Брюм очень удивлялся, как Зина могла выйти замуж за этого неотесанного грубого мужика. Женщина в свои тридцать была еще достаточно красива, а уж какой она была в молодости, можно было только гадать. Хозяйкой она была хорошей — целый день крутилась и по дому, и со скотиной, и огромный огород содержала в идеальном порядке. Но при этом почему-то отчаянно держалась за мужа, который лишь добавлял ей проблем. Возможно, это та самая любовь, которая закрывает глаза на все — на побои и постоянные унижения в том числе. Прохор отчаянно ревновал жену и постоянно измывался над ней. Тем более что теперь для этого был реальный повод — в доме действительно был чужой мужчина, да еще и с деньгами. А Прохору приходилось покидать дом — он работал несколько часов в день в гаражах. Брюм по вечерам часто слышал их напряженные разговоры с женой.

— Что, натешилась сегодня, коза? — злым шепотом высказывал женщине муж, стараясь, чтобы Евгений его не услышал.

— Да я весь день в огороде была, к нему и не подходила! — виновато оправдывалась та.

— А он подходил, да? Поди сзади, да? — очередной тумак обычно прерывал разговор. Зина начинала плакать, а Прохор рычал на нее, чтоб не шумела, а то постоялец проснется.

Брюму это не нравилось, но как изменить ситуацию в доме он не знал. Да и не понимал, можно ли в этом мире вот так вмешиваться в жизнь семьи. Но ему было очень жалко и Зину, и детей. Да, тут имелись и дети. Он заметил их не сразу, а только на следующий день после своего прибытия. Мальчик и девочка, Ваня и Настя, пяти и шести лет, были очень тихими и незаметными, старались никогда не докучать хозяину дома, большую часть времени проводя на улице. В дом приходили только чтобы поесть и поспать, а если попадались на глаза отцу, получали затрещины по каждому поводу.

Брюм вмешался только один раз — когда маленький Ваня подошел вечером к матери и показал на ногу.

— Мама, ножка болит, — сказал он как можно тише, но отец его услышал и оторвал голову от телевизора.

— Что там у тебя? Поди сюда! — он требовательно протянул руку мальчику. Тот покорно подошел.

— На гвоздь наступил, — он показал Прохору грязную босую ступню.

— Ерунда, царапина, — отмахнулся тот.

— Может, в больницу? — робко предложила Зина. — Ему же больно…

— Я сказал, ерунда! Подумаешь, больно! Ты же мужик? Или не мужик? Терпи, само пройдет. И не ной, а то получишь! — он открыл очередную банку с пивом, отвернувшись к телевизору.

Зинаида отвела сына в ванную и промыла рану, обработала йодом, отчего мальчик разрыдался чуть ли не в голос. Но он зажал себе рот руками, чтобы всхлипы не были слышны. Еле дохромал до своей кровати и забрался под одеяло.

Он не спал полночи — ногу дергало и крутило, мальчик тихо плакал, стараясь не разбудить взрослых. Но никому не было до него дела. Измученная тяжелой работой мать крепко спала, отца будить было страшно. Сестренка принесла ему попить воды и погладила по голове. Только это не помогало.

Брюм знал об этом — его комната находилась неподалеку. Но сначала решил не вмешиваться — люди этого мира сами разберутся, как лечить детей. Потом до него дошло, что хозяева дома несколько неправильно оценивают ситуацию. Действовать как-то напрямую, заставив их отвести мальчика к врачу, он мог. Но не хотел лишний раз провоцировать конфликт — ему предстояло тут жить еще несколько дней.

Поэтому посреди ночи Брюм тихо встал с кровати и зашел в детскую. Брат и сестра замерли, притворившись, что спят.

— Покажи свою рану, — тихо прошептал мальчику маг. Тот послушно вытащил ногу из-под одеяла. Брюм сел на кровать и взял маленькую стопу в руку. Сердце защемило — такой хрупкой и нежной показалась ему эта ножка. Он поклялся себе, что никогда не будет обращаться так грубо со своими детьми! Впрочем, какие у него могут быть дети в этом мире? Он ведь в душе гоблин, а эта раса не признает смешанные браки.

Брюм видел, что рана глубокая, стопа покраснела, пошло заражение. Но для мага это было поправимо. И даже не жаль, что придется тратить драгоценную магию на этого несчастного мальчика. Ничего хорошего в его жизни и так не было, пусть хоть не болеет. Брюм гладил маленькую ножку, шепча заклинания, а дети смотрели на это во все глаза. И особенно на еле заметное голубое свечение, окутывающее больную стопу ребенка.

— Болит? — спросил через пару минут Брюм.

— Нет, — с восторгом прошептал Ваня. — Дядя Женя, а вы — волшебник?

— Да, — улыбнулся он. — Только говорить об этом никому нельзя.

— Почему?

— Потому что это тайна. Вы сохраните ее?

— Да! — дружно выдохнули дети. — А что вы еще можете?

— А что вы хотите?

— Мороженое!

— Будет вам завтра мороженое, — сказал он им, накрывая детей одеялом. — А теперь спать.

Детям в эту ночь снились лучшие сны, какие они только видели в своей жизни.

А Брюм на следующий день дождался, когда Прохор уйдет на работу, и подошел к Зинаиде, копавшейся на огороде.

— Держите, — он протянул ей несколько купюр. — Это не за постой. Это для детей.

— Ой, спасибо, — расцвела женщина, бросая на Брюма призывные взгляды, от которых тот только поморщился. Гоблин признавал только свою расу — симпатичных хрупких гоблинш с развесистыми ушками. Человеческие женщины, даже самые красивые, вызвали в нем неприязнь.

— Это не вам, — отрезал он. — Это детям. Я обещал им мороженое. И они его ждут.