Шрифт:
А вечером позвонил мне и полушёпотом, с секретной интонацией, спросил, узнаю ли я, кто со мной говорит, и произнёс фразу: «Отказ не по нашему ведомству».
Вторая кочка меня подбросила весной, когда я пошёл к начальнику отдела кадров снова просить подать мои документы. Тот сказал, что на этот год разнарядки нет, а я ему в ответ: «Виливс (родители его назвали в честь В. И. Ленина и И. В. Сталина, трудно ему приходилось с таким именем), ты помнишь, кто оперировал твои переломы и аккуратно сшил твою рожу, когда тебя накрыло и протащило лавиной? Тогда ты говорил, что я самый лучший хирург, так теперь подтверждай свои слова делом».
Виливс не устоял: «Ладно, я отправлю твои документы, а как там во флотилии решат, так и будет».
А на третьей кочке, во флотилии, уже помог Степан Хорев, мы с ним дружили, он часто приезжал ко мне в бухту на рыбалку. Я ему позвонил, и он договорился с кадровиками, чтобы документы мои ушли.
Ну, а четвёртая кочка приключилась уже в самой академии. Принимали на хирургию шесть человек, но вызывали девять, чтобы создать конкурс. Я понимал, что меня отнесут к группе статистов. Когда сдавал документы в Красном Селе, в заявление заносился средний балл по диплому академии. Этой работой занимался мой однокашник Сашка Фиолковский, к тому моменту адъюнкт кафедры медицинской статистики. И он сказал: «Там у тебя получается 4,5, а я поставлю на всякий случай тебе 5,0».
Экзамены я все сдал на пятёрки. Так что пришлось меня зачислить, и я попал в счастливую шестёрку. Двое в группе были моими однокашниками по академии.
Меня назначили командиром. Ребята были со всех флотов, но авторитет мой среди них был не от начальственной должности, а от моего отношения к делу. В общем-то, у нас была вольница, я никого не давил, у меня не было любимчиков, все они были мои друзья…
Воспоминания пролетали у меня в голове. Только сейчас я осознал, через какие сложности прошёл. Учёба была каторгой. Практика наша проходила в больнице скорой помощи, где за дежурство поступало тридцать пять, а то и сорок человек, из которых оперировались девяносто процентов. Если ты поспал минут сорок и похоронил меньше пяти человек за сутки, то дежурство считалось удачным.
Весь напряг снимали традиционным способом: выпивка и лёгкие необременительные отношения с дежурными медсёстрами. На романы на стороне времени не оставалось вообще. Я занимался желудочными кровотечениями, а это самый тяжёлый контингент больных.
Но ни на какие трудности я внимания не обращал. Я радовался, что постигаю специальность, что живу в большой хирургии. Я гордился, что причастен к этому, что стою как страж на границе между жизнью и смертью пациента. И так каждый день, по много раз. И дурацкая фраза из фильмов: «Больной будет жить» становится твоим мироощущением.
Учился я под руководством заведующего кафедрой госпитальной хирургии Михаила Ивановича Быстрова. Он был авторитетным хирургом в Ленинграде. Ко мне он относился как к лучшему из-за моего ответственного отношения к учёбе и работе. А явный прогресс в написании диссертации позволил ему ходатайствовать о том, чтобы после распределения меня оставили на кафедре.
Я лежал, думал и думал. Решился позвонить Михаилу Ивановичу. Он мне предложил встретиться завтра на кафедре и сказал одну загадочную фразу: «Кто-то давит значительно сильнее меня».
Да ещё и фразу Гочи я забыть не могу: «В конкуренции друзей нет».
Его зовут Илья. А где он сейчас? Я не знаю
Да, ехать одной на электричке поздно вечером – не совсем приятное ощущение. Обязательно кто-нибудь подсядет: «А дамочка скучает?»
С одной электричкой вроде бы я справилась: из Пушкина, где проходила конференция, в Ленинград я добралась удачно. Теперь быстро лечу в метро и еду на Финляндский вокзал. Мне повезло: электричка в Лисий Нос уходит через пять минут, и я успеваю купить мои любимые вафли в форме ракушки с коричневой ореховой начинкой. Две штуки как раз растяну на тридцать минут поездки.
Электричка совсем поздняя. Страх пытается найти себе местечко в потайном уголке моей души, но я погружаю язык внутрь ракушки, сладкая масса растекается во рту, я забываюсь в наслаждении, и время поездки пролетает моментально.
Выскакиваю в Лисьем Носу. Иду по платформе и вдыхаю ночной, несущийся из садов, фруктово-ягодный воздух пригорода. Воздух сладкий, но по-ленинградски сырой. Бежать от станции недалеко, и я уже через пять минут вижу наш дом.
За забором спряталась освещённая веранда, понимаю, что бабушка ещё не спит. Царапаюсь в стеклянную дверь, бабушка открывает, видит меня и ахает. Ну конечно, нельзя одной так поздно возвращаться.
– Ты почему не осталась в городе?
Я отмахнулась от ненужных вопросов, села за стол. Над столом раскачивается оранжевый абажур, свет от него мягко ложится на белую в цветочках скатерть. Вокруг друг на друга наползают тени, я оказываюсь в густом оранжевом пятне. Всё, я в домике.
– Не маши на меня. Ты же до понедельника должна быть на выездной конференции.
– Я оттуда тупо сбежала. Это была не конференция, а блядский шабаш во главе с одной главной ведьмой.