— И что же, с помощью этого корня человек может стать, скажем, волком или медведем? Не верю!

Рун улыбнулась. Улыбка у нее была красивая, хоть и печальная. У Заитдана всякий раз щемило сердце, когда она так улыбалась.

— Что ты, эймир! Такое под силу только могущественным колдунам, одним корешком тут не обойдешься. А вот внешность свою изменить — это пожалуйста, это с помощью тирлича и нужных заклинаний под силу любому, обладающему хоть мало-мальским магическим даром.

— Получается, любая владеющая магией дурнушка может стать красавицей, а старуха — юной прекрасной девушкой? Опасный корешок!

Рун вздрогнула от этого, казалось бы, невинного предположения, и от эймира это не укрылось.

— Может, — торопливо ответила она, заполняя неловкую паузу, — только ненадолго, так что тебе нечего опасаться. Морок рассеется самое большее через сутки, так что никому не удастся подсунуть тебе в жены или в наложницы приукрашенное тирличем страшилище.

Заитдан улыбнулся и перехватил ее руку, потянувшуюся за кубком. Рун замерла.

— А тебе доводилось пользоваться этим корешком?

Девушка заметалась, щеки ее окрасил легкий румянец, ресницы затрепетали, но через мгновение ей удалось взять себя в руки. Эймир внимательно наблюдал. Жилка на тонком запястье, сжатом его сильной рукой, билась, как сумасшедшая.

— Доводилось, — честно ответила Рун и посмотрела ему прямо в глаза. — Мне много чего дурного доводилось делать, о чем я буду сожалеть до конца своих дней, эймир. И я не хотела бы об этом рассказывать.

Заитдан выпустил ее руку и сам подал ей кубок. Девушка плеснула в него вина и принялась насыпать порошки, что-то негромко нашептывая. Голова ее склонилась так низко, что эймир не мог видеть ее лица, лишь темную прядь волос, выбившуюся из-под накидки, которую она чаще всего все же носила. Что же все-таки привело ее в Сантаррем?..

— Выпей, эймир. Это снадобье придаст тебе сил и избавит от головных болей.

Заитдан изумл"eнно вскинул брови, и она ответила слабой улыбкой.

— Впредь, пожалуйста, не скрывай от меня ничего, иначе я не сумею тебе помочь. Если боль возвращается, я должна об этом знать.

— Но как?.. — удивился он, принимая кубок.

— Я тебя чувствую. Днями и ночами я слежу за твоим состоянием, слушаю твое дыхание и биение сердца, наблюдаю, как ты спишь, изучаю выражение твоего лица, ловлю каждое движение… Не знаю, как объяснить, но если такое происходит достаточно долго, струны моего тела начинают звучать созвучно твоим, и я ощущаю, когда они сбиваются с ритма.

— Как ты красиво об этом сказала, — улыбнулся Заитдан. — Пожалуй, если к этой мелодии добавить струны двух душ, получится то, что мы привыкли называть любовью.

Рун вспыхнула:

— Не всякие души способны играть в унисон, эймир. Моя безголоса давно и глуха, твоя же звучит торжественно, возвышенно и красиво.

— Мне кажется, ты заблуждаешься. Я вижу в тебе свет.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

— Так расскажи мне!

Девушка покачала головой, и Заитдан сердито откинулся на подушки. Лицо его стало хмурым, а взгляд тяжелым. Рун отвернулась и принялась раскладывать остатки порошков и трав по мешочкам и пузырькам.

Эймиру определенно становится лучше, раз он способен на сильные эмоции, а это значит, что опасность миновала. Скоро ей придется приступить к осуществлению самой отвратительной и подлой части своего плана, но пока она еще может просто заботиться о нем и помогать восстанавливать силы. Рун не хотелось с ним ссориться, однако ее желания не имели никакого значения. Рассказать ему о себе она все равно не могла. С каждым мгновением, проведенным рядом с Заитданом, девушка чувствовала себя все хуже — и этого никто не в силах был изменить.

— Ладно, — сказал вдруг эймир примирительным тоном, — сделаем так. Я стану угадывать, а ты — подтверждать или опровергать мои предположения. Если захочешь умолчать о чем-то — твое право. Я постараюсь не быть слишком навязчивым. Договорились?

И Рун внезапно сдалась. Она так устала молчать, держать все в себе, выполнять ужасные поручения и беспрестанно тревожиться! Заитдан храбр, справедлив и силен. Конечно, ему не по силам тягаться с тем, кому вынужденно служила Рун, но поговорить-то они могут! Она кивнула и, убрав мешочки и склянки на низенький столик в дальнем углу покоев, возвратилась к постели эймира и села у него в ногах. Он обезоруживающе улыбнулся. «Этот не отвернулся бы от меня, даже если бы сотни теней поползли по углам, а за спиной вновь распахнулись бы призрачные черные крылья», — внезапно подумалось ей. Она сердито прогнала эту мысль.

— Итак, — начал эймир. — Ты родилась на западе, в Набии или Оридеже, верно?

Рун удивленно кивнула. Властителю могущественного Сантаррема и знать-то не полагалось о таких крохотных странах, как Набия или ее родной Оридеж… Как он догадался?

— Хорошо. Полагаю, твоя семья не была ни богатой, ни знатной. Скорее всего, твои родители — простые люди, которых смертельно перепугал твой рано обнаружившийся дар. Обладай они определенным влиянием, то не допустили бы, чтобы их дочь скиталась по свету, но увы — они вынуждены были думать и о других своих детях — у тебя ведь наверняка есть братья или сестры? — а потому они попросили тебя уйти. Я прав?