Вот, наконец, отец поклонился на прощанье старосте и улыбнулся дружелюбно - ох, мне уже не нравится это! И вернулся ко мне. Швейцар подал и ему шубу, и мы вышли в мороз. Напоследок обернувшись, я увидела тяжёлый взгляд Зуртамского, такой, словно меня хотели пришпилить к стене. Как тогда, в лазарете.

Новая волна мурашек прокатилась от головы до ног, и был ли это ужас или сладкое предвкушение, я не знала. И поспешила выйти в солнечный морозный день за порог ставшего таким неприятным дома.

Я научился управлять своим перемещением. И теперь мог в любой момент прийти к ней. Днём тоже мог, но предпочитал ночь - это было лучшее время для осуществления моего плана.

Сил ещё было маловато, но те, что были, я не жалел. Я приходил к ней делал то, что считал нужным и правильным - поцелуями и ласками доводил её до исступления.

А что выздоровление шло медленнее - не страшно. Выберусь. Намного важнее сейчас не упустить мою девочку.

Иногда ночью, когда я без сил валился на кровать после визита к ней, мне снились кошмары. То я бегу за каретой, в которой её увозят, магия меня не слушает или выгорела, дыхания не хватает, топот копыт и грохот колёс всё удаляются, а карета становится всё меньше и вдруг скрывается за поворотом. То Лиззи в свадебном наряде открывает лицо перед мужчиной - они уже женаты, с улыбкой подставляет ему под поцелуй свои губы, а я стою очень далеко, не могу прорваться к ней, да и поздно, тело не слушает меня, и я даже не могу закричать - нет голоса.

Я просыпался в холодном поту, задыхаясь от ужаса и бессилия, сжимал кулаки и понимал - медлить нельзя, нельзя жалеть себя, нужно действовать.

Целитель изумлялся, что здоровье так медленно идёт на поправку, вообще почти не движется. Не удивительно: каждый раз, прежде чем переместиться к Лиззи, я вспоминал деда Курта, его лицо, его слова и ту боль, что сквозила в них, и прикладывал все силы, выжимал себя до нитки, чтобы из ночи в ночь моя девочка сгорала от желания. Сгорала и не могла сгореть.

Да, это был расчёт. Холодный расчёт с моей стороны - довести её до высшей точки кипения и воспользоваться ситуацией.

Нечестно? Чепуха.

Она меня хотела не меньше, чем я её. Это раз. Два: я едва не потерял её, и больше не буду так неловок. Она будет моей. Будет! Потому что на моей стороне кровь, что уже нашла свою пару, потому что я смогу сделать её жизнь счастливой и долгой, потому что... Да потому что я без неё уже не могу!

И когда она металась на постели, тянулась ко мне всем телом и с отчаянием шептала: «Да, да, ну же, милый!», я едва слышно выдыхал ей в ухо: «Ты плохо просишь, девочка моя! Слишком тихо, слишком неубедительно. Нет, не сегодня, не сейчас!» и уходил. Уже в своей комнате я понимал, что мне вслед нёсся разочарованный стон. А может всхлип. Но это точно не было радостью.

Днём я раскачивал свой резерв, съедал всё, что мне приносили для подкрепления физических сил, спал днём по часам, словно младенец, игнорировал настойчивые просьбы матери перебраться домой, чтобы меня могли осмотреть и назначить своё лечение столичные лекаря.

Но я отказывался - иногда забота матушки была слишком удушающей. Да и заметить, что я плохо иду на поправку, было бы проще. А мне некогда было утешать матушку - у меня была цель. Очень важная. Самая важная цель моей жизни.

Хотя кошельку моих родителей тоже доставалось - они день через день пытали целителя на предмет того, что нужно купить для моего выздоровления. И покупали. Продукты, накопители, редкие травы для настоек, что готовил самый дорогой аптекарь столицы. Подозреваю, целитель академии изрядно пополнил свои запасы, и я не возражал - пусть, лишь бы не мешали.

Домашний суд над Мараей стал едва ли не дешёвым цирковым представлением.

Отец преступницы в роли судьи, императорский поверенный, известный своим предубеждением против любого, кто не был сосудом для благородной аристократической крови, княгиня, что давила на жалость всеми возможными способами.

Я нервничал, что Лиззи не выдержит и простит Мараю. Но моя девочка оказалась сильна. Да и сама Марая, глупая курица, помогла своей визгливой истерикой.

Ревновала ли она? Сомневаюсь. Она была хищницей во время гона, которую ранили и у которой из-под носа увели богатую добычу.

К концу заседания, когда стало абсолютно ясно, что магически одарённая аристократка едва не убила другого не менее одарённого аристократа, покушаясь на бездарную девушку, я успокоился - Лиззи ничего не угрожало и рядом с ней был отец.

Я заметил его взгляды, его поддержку, его теплоту по отношению к дочери - моя девочка в надёжных руках.

Несмотря на добродушный вид и по-детски круглые щёки, такой человек, как Арчинский, не мог за одну недолгую человеческую жизнь достичь того, чего достиг. Не мог, если не обладал такими качествами, которые помогли бы ему. И этот толстяк смог. Значит, его ум был острее бритвы, и теперь мне становилось понятно, в кого его дочь такая сообразительная и талантливая.