Так же ни слова не говоря, Магистр лёг рядом; Диана не почувствовала ни движения. Где-то далеко сменялась ночная стража.

Оба как взведённые луки, они не соприкасались даже краями рукавов. Диана смутно видела неподвижное лицо Демиана, маску с тёмнотой, гнездящейся в глазницах.

— Что, если это беспамятство — благо, лучшее, что было нам дано от этой жизни? — облёк он в слова сокровенное. — Что, если правда окажется больше, чем можно вынести?

— Даже если так, выбор неизменен. Мы не станем самими собой, пока в нас недостаёт изъятой части. Я хочу знать, что отнято у нас и кем. И возвратить, если сумею. Разве вы желаете иного?

Не полагаясь на зрение, она ловила его ответное слово, движение, вхдох. По струнам её восприятия, по нитям, которыми она улавливала колебания извне, оттенки чувств тех, с кем соприкоснулась, точно проводили лезвием. Диана ощущала рядом с собой не человека, но нечто концентрированное.

— За себя я не боюсь, — наконец, ответил он и не договорил. — Как... как мы узнаем?

Диана пожала плечами, зная, что своим зрением он увидит этот ответ.

— Полагаю, мы оба должны этого хотеть.

Она вспомнила день, когда сумела проникнуть в воспоминания Демиана. Тогда он пребывал на грани и не имел сил защитить себя. Это было посягательством, вторжением, и Диана не стала смотреть глубоко. Но то, что они искали теперь, пролегало глубже, неизмеримо глубже тех его воспоминаний. Теперь они дожны были довериться друг другу настолько полно, насколько это вообще возможно. Совершенное взаимопроникновение, близость, которой не достигнешь в постели.

Они оба знали, что подспудно думали об этой возможности: использовать физическую близость как путь к откровенности. Но также понимали и несвоевременность такого решения; это было бы словно свадьба прежде сговора. Словно предлагать что-то, не зная себя и друг друга. И потому для Дианы явилось неожиданностью, когда Демиан сел в постели и принялся стягивать с плеч дублет.

— Что вы делаете?..

— Устраиваюсь с удобством, — по голосу Диана угадала, что Демиан улыбнулся. — У вас очень уютная постель, сударыня.

Она ответно улыбнулась; слова Демиана немного ослабили оковы ожидания, подошедшего к последнему пределу, сомкнувшиеся на её сердце. Она увидела, как белеет полотно рубашки Магистра. Он лёг с ней бок о бок, так, что можно было почувствовать исходящее от его тела тепло. И в этот самый миг таким неудобным показалось платье со шнуровкой на спине, которую она не распустила, отослав Йолль. Прежде, вся во власти ожидания, Диана не ощущала неудобства, а теперь просто не осмелилась бы просить Магистра исполнить работу камеристки. Темнота и уединение действовали на неё магнетически, диктуя вполне определённый призыв: приблизиться к ждущему теплу рядом, отыскать во тьме его губы и позволить случиться тому, чего они оба хотели.

Диана с усилием избавилась от наваждения. Это была бы достойная сожаления любовь двоих увечных, попытка запаять друг другом пробоину, вытягивающую тепло из их нарушенных душ.

Рука Демиана обняла её и привлекла — со всеми её богатствами и уязвимой неполнотой, с решимостью и метаниями — к льняному теплу рубашки, к жару, волнами наплывающему сквозь ткань, к запаху: полыни, железа и ещё чего-то, едва уловимого, к его запаху. Зрячий в сгустившейся тьме, он нашёл её неподвижную от растерянности ладонь и, переплетя их пальцы, опустил себе на грудь.

Диана ощутила знакомое в вороте рубахи — резной, из дерева, знак Хозяйки на кожаном гайтане, мягко выделанном временем. Когда-то угловатые, линии амулета также сгладились, вещицу годами носили, не снимая. Едва ли как символ веры — как память. К безнадзорному, впроголодь, детству у Демиана было больше признательности, чем к древнему величию истинного родства, поставившего на нём отметину, как клеймом ставит кат.

Под амулетом мерно вздымалось и опадало, билось и шумело, как целый океан — и так же завораживающе-пугающе, и потому в своих тактильных ощущениях Диана сосредоточилась единственно на деревянной вещице. Она плотно смежила веки, проклиная себя за трусость.

— Вы верите мне?

Демиан гладил её по руке, закостеневшей, сжатой, как она вся. Пальцы, привычные к мечу и поводьям, касались её, как тогда, в конце лета, касались гитарных струн — будто бы вопрошающе, но с такой спокойной, необоримой властью, что невозможно было ответить иначе как "да". С Дианы словно сорвали одежду и провели по всей поверхности кожи незримым крылом. Она содрогнулась всем телом и обессиленно вытянулась рядом с ним, уткнувшись лицом в плечо.

"Верю. Без остатка".

...Не стало ни замков, ни засовов, ни самой двери, которую он тщетно пытался выломать. Просто он остался наедине со своей памятью, и она обрушилась на него, как вода, которую более не удерживает плотина. И слабый человеческий разум мог податься непоправимо, не в состоянии осмыслить бездну лет, растраченных в безвременье.

Но Демиан сумел выплыть из-под накрывшего вала, пересилить ужас осознания. Ему ещё предстояло осмыслить опыт души, насильственно отчуждённой от тела. За первым сокрушительным валом следовали иные волны, опрокидывая — вспять, глубже... в прошлое, в то прошлое, которое он должен был узнать. Волны памяти относили его разум всё дальше от распростёртого на спине тела, и даже теперь он не мог не думать о той, с кем и ради кого начал это странствие, без которой оно бы не случилось.