— Доброе имя создаётся годами, зато чтобы растоптать его, не нужно прилагать особых усилий. Раз оступился — и от чести остались ошмётки. Кто теперь вспомнит, каким я был когда-то, до того как начал вспоминать? — Старик смотрел саркастично: почти вызов, почти что голос попранной гордости. — Да и некому вспоминать. Я видел костры своих учеников. Остались младшие, сопляки: Прадн, Коган да Старк. Для них я был уже безобидным дураком. Я остался — обломок былого, никем не принятый в расчёт. Я слишком рано родился, мальчик мой. Задолго до вас. Я ждал. И главное — ведь мне удалось! — Грайлин захохотал, и рокочущий смех заметался в заставленной захламлённой тесноте. — Ведь все собрались, я собрал вас! — Морщины разгладились, багровое лицо просветлело — как грим, что легко снимается влажной ветошью, поплыл выбранный им образ старца.

— Эстель, — произнёс Демиан. — Моя мать.

— Ошибка! — загремел Грайлин. Возбуждение подбросило его с места. Он заметался, налетел на край стола; посыпались пыльные подшивки, что-то ещё. — Тебя с твоим отцом сама Хозяйка не отличит!

— Вы решили, что Эджай Д`элавар — вернувшийся Аваллар.

— Я обманулся! Но всё, понимаешь, всё сходилось. Прямой потомок, мощный дар... лицо, голос — всё, всё! И ненависть Магистра, и любовь всех, кто его знал...

— Неправда ваша, — тихо проронил Демиан. — Эджай... мой отец был светлей и чище. Я никогда бы не дотянулся до него.

— Но он родился в другое время! — сокрушённо оправдывался Грайлин-Гисбранд. — Он рос в довольстве и роскоши. Ему всё само давалось в руки. Легко остаться светлым, не жертвуя ничем!

— Но он рос, и вы всё чаще подозревали ошибку, — продолжил за наставника Магистр. — Слишком благороден, прям и добр. Разве таким вы запомнили Аваллара? — Демиан насмешливо покачал головой, не сводя тёмного взгляда. — Пока он, наконец, не совершил то, что вы не могли истолковать иначе как досадную ошибку. Полюбил не ту женщину.

— Ты прав, — тяжело уронил Грайлин.

Демиан не обратил на него внимания.

— То же вы намеревались повторить со мной. Диана. Вы сразу её узнали, это было несложно: она не слишком изменилась. И ваше особенное к ней участие, и нежелание отпустить в Кармаллор... — Демиан поднял ладонь, не позволив Грайлину заговорить. — Никто не принимал вас всерьёз, это правда. Ваше пристрастие к предельской старине — будто бы блажь, азарт книжного червя. А вы лепили из меня второго Аваллара.

— Помилуй. Отчего же второго? Ты и есть Аваллар.

— Разве? И века между нами этого не изменят? Ничего не переправят, не вычеркнут, не допишут? Какую роль вы отвели себе, мэтр Грайлин? Гисбранд? Стороннего наблюдателя? Сомневаюсь. Ну же, не прибедняйтесь. Вы назначили себя знатоком. Вершителем судеб. Следить, чтоб всё исполнялось, как д`олжно. Вносить правки, если потребуется. Направлять, выправлять. Очень удобная позиция — не в этом ли состоит задача наставника?

Но вы расширили границы своих полномочий. Вы воспитывали не просто ведьмаков. Вы созидали — двойников героев легенд.

— Легенд? — глухо вопросил старик, поднимая просветлевшее лицо. — Я жил этой легендой. Я стоял у ваших костров. Я держал на руках ваших детей.

Оба молчали. Слышны были голоса, обычные звуки обычного дня в Телларионе. Грайлин поглядел в сторону, пожевал губами. Вновь поворотился к Демиану, глянул с суровостью в тёмных диковатых глазах.

— Осуждаешь?

Демиан провёл ладонью по лицу, встретил взгляд.

— Нет, — ответил прямо. — Сам не святой.

— Вспомнил жену?

Что-то в лице Демиана неуловимо дрогнуло, как от пощёчины.

— Вспомнил.

Костёр был сложен, но никто не смел торопить. Каждый понимал, что нынче погребают двоих. И пусть лишь одна превратится в пепел, а второму ещё предстоит сражаться, защищать и созидать — какое-то время, быть может, многие годы — внутри он мёртв. Мир их душам.

Аваллар не позволил прикоснуться к Сантане никому, кроме её брата. Рикмор, почерневший от горя, сидел рядом, заплетал мёртвой сестре косы. Напевал ей что-то, тихо, без слов, и жуткая песня всё длилась и длилась, словно голоса мёртвых маков. А после Рикмор поправил на Сантане плащ, в который укутал её Аваллар, словно пытался защитить от холода, и закрыл спящее лицо чёрной тканью.

Позже Аваллар был ему благодарен. Если бы не Рик, сколько бы ещё продлилось его бдение у тела, сколько бы ещё он вглядывался в её лицо, впечатывая в память эти черты? Мысль о том, что однажды он может забыть её лицо, голос, жесты — всё, что было ею, что однажды время отнимет воспоминания, оставив лишь неясный образ — эта мысль была ему невыносима. Сантана потеряна для него, но в день, когда он забудет её, для него наступит мгновение её окончательной смерти.

Сантану погребали в молчании. Для каждого находилась пусть пара фраз, но Рикмор только смотрел на укрытое чёрной тканью тело остановившимися бесслёзными глазами. И Лар молчал, слова замкнуло.