Шрифт:
– Олег!
Он обернулся и увидел Лялю. Он не обрадовался. Растерялся. Как он виноват перед Лялей, знал он, и не только он…
– Здравствуй, - печально ответил Морозов.
«Зачем припёрся сюда?» - думалось ему.
– Можно присесть? – спросила она.
– Да-да.
Ляля была всё ещё так же прелестна, как тогда, в далёкие… не будем называть точных дат, чтобы не подчёркивать возраст дам.
– Как живёшь? – дежурно спросила Ляля.
– Хорошо.
– Собака на улице твоя?
– Моя.
– Я увидела, как ты зашёл, и за тобой.
Морозов не выдержал и первым стал снимать «с себя стружку».
– Ляля, ты прости меня. Дураком был. Молодой, думал, что всё впереди. Поверь, меня жизнь за это наказала. Прости!
Он поднял глаза на Лялю и увидел, что она улыбается.
– Я давно простила. У нас с тобой всё равно ничего бы не вышло.
Морозов запротестовал:
– Это почему это?
– Со школы знакомы. Надоели бы друг другу.
Морозов был категорически не согласен.
– Ты не можешь никому надоесть. Это я могу, кого хочешь вывести из себя.
Ляля поправила шарфик.
– А у меня дочка.
Морозов опустил глаза.
– Я знаю.
– А тогда должен был родиться мальчик.
У Морозова всё похолодело внутри.
– Да?
– Да.
– Как же я мог?..
– Как же я могла? Я зачем тебя слушала?
Морозову хотелось напиться и уснуть мёртвым сном.
– А ведь я любил тебя. Значит, и его любил. И ему было бы сейчас…
– Не надо, - сказала Ляля и встала. – Я тебя давно простила. Часто вижу тебя с собакой. Жалею тебя. Трудно тебе.
– Стыдно.
Ляля надела кружевные перчатки, помахала ему рукой и ушла. А Морозов ещё долго сидел за столом и думал, думал, думал. Он просидел бы здесь всю ночь, если кто-то не зашёл в кафе и не спросил: «Товарищи, чья собака на улице?»
…
Домой он пришёл опустошённый, как всегда включил телевизор и щёлкал по каналам. Потом заснул. Как всегда. И Мурзик его разбудил среди ночи.
Морозов присел и уткнулся в телевизор. Шла передача о каком-то криминале. Звучали некогда знакомые фамилии. Морозов рассеянно слушал. Но фамилия «Сурин» заставила его насторожиться.
– Его называли криминальным авторитетом, - вещала из телека красивая девица, - но был он садистом, который поощрял пытки и восхищался злым гением Менгеле. Расчленённые трупы находили в самых разных концах страны. Его правой рукой была любовница Мария Васильевна Парамонова, сумевшая сделать блестящую карьеру на телевидении. Она говорила с экрана о добре, а сама участвовала в разборках и делала перевязки дружкам Сурина. Поэтому не всегда ему требовались услуги врача. Рядом был свой медик. Ведь до журфака Парамонова проучилась два года в медицинском институте и на практике работала вместе с хирургом в девятой больнице.
Морозов, потрясённый, гаркнул:
– Мурзик, гулять!
23
«ХОСПИС»
23
Мария пришла в себя. Она лежала с отрытыми глазами и мучительно соображала, где она.
– Вы у нас, - послышался голос.
Она обернулась и увидела Таисию, стоящую в белом халате возле стола, на котором лежали хирургические инструменты.
Мария сделал попытку оглядеться. Она чуть опустила голову вниз и увидела себя, пристёгнутой к каталке. Насколько можно повертела головой.
– Это бункер, - хладнокровно пояснила Таисия. – Кричать бесполезно. Ну, полагаю, вам это известно, как никому.
Мария молчала. Да, это действительно был бункер. Свет бил в глаза. Но можно было разглядеть ещё одно помещение за шторкой. Мария напрягла глаза. Светильники интересные, вверху находятся. Прожектора! Стол какой-то странный, длинный. Наконец, до неё дошло – это операционная!
Её привёл в волнение другой стол, что с хирургическими инструментами. Скальпель, ещё скальпель, зонд пуговчатый, зонд желобоватый, набор хирургических игл, зажим, атравматическая игла с шовной нить, бельевые цапки, пинцеты, крючки. Вот это да!
Послышался стон. Мария вывернула голову и обомлела. У противоположной стены стояла каталка, на которой лежал садовник. Тоже пристёгнутый. Укрытый простынёй, он являл собой печальное зрелище. Голый, беспомощный. Ноги торчат из-под простынки и трясутся.
Рядом с ним другой стол с инструментами. Мария смогла различить только зеркало, шпатель, реечный ранорасширитель.
Стены белые аж глаза сводит.
– Что вы будете делать? – спросил, наконец, Мария.
– Лежите тихо, - как бы между делом, заметила Таисия. – Вам нельзя разговаривать.