– Так, мальчики. Теперь у нас помывка.

Медсестра с грохотом вынула из-под стола ведро. Разбираем мыло-мочалки, делимся на пары и хорошенько моем друг дружку.

Интеллигент подошел к ведру, вытащил оттуда помывочный набор и направился к дальней душевой.

– Интересно… – злобно усмехнулась медсестра. – Милостивый государь, нижайше прошу простить…

– Да? – Интеллигент уже открыл воду и невозмутимо мылил мочалку.

– Два. Выбирай себе подружку. Ты моешь его, он – тебя.

– Думаю, вполне справлюсь с этим сам. Да и они тоже.

– Думаешь? – медсестра подлетела к нему, но на Интеллигента ее грозный прыжок и шипение не произвели никакого впечатления. Не дожидаясь ответа медсестра вернулась к своему столу и нажала кнопку вызова персонала. Через секунду в двери появился Пастух.

– Вон тот. Самостоятельный.

Рамзан снял с пояса стек, подошел к Интеллигенту и несколько раз ударил – по рукам, бедрам, под колено и в конце – по голове.

Последний удар сбил его с ног, и Интеллигент рухнул на кафель. Рамзан вытянул его за волосы подальше от брызжущей воды и поработал ногами по корпусу. Гудкову показалось, что Интеллигент отключился.

– Спасибо, Рамзанчик. Так, жопастенький, – обратилась она к Гудкову, когда дверь за Пастухом закрылась, – помой-ка самостоятельного, а тебя я сама вымою.

Гудков покорно зашлепал выполнять приказ. Лейки были закреплены на стенах, поэтому пришлось перетащить Интеллигента в душевую. Под лицом Интеллигента натекло порядочно крови, и Гудков инстинктивно пощупал пульс. Жив.

Гудков сочувствовал смельчаку, хотя дерзость товарища по унижению казалось глупой. К чему уже хорохорится, когда у тебя не осталось никаких прав – ни чувствовать, ни думать, ни даже жить; на все это теперь должно получать разрешение. Но, в конечном счете, все вышло неплохо. Гудков коротко подумал о Кате. С ней наверняка происходит нечто подобное. Стало жаль девушку, но собственная участь быстро вернула мысли в мужскую душевую.

От того, как четыре мужика неподалеку намывали друг дружку под сальным взглядом медсестры, хотелось блевать. Интеллигент же был без сознания и Гудков чувствовал себя кем-то вроде медбрата. Усиливал это ощущение запах мыла – оно пахло медикаментами и хлоркой. Гудков бережно промыл рассечение на голове Интеллигента. Он старался растянуть помывку своего подопечного – все, что угодно, лишь бы подольше избегать лап медсестры.

– Ну что ты там возишься, сладенький? Давай-ка смывай и вытаскивай его оттуда. Пора тебя самого хорошенько отмыть от всякой эпидерсии. А то еще устроишь эпидемию, – рассмеялась медсестра, двинулась к душевой Гудкова. – Так, вы четверо, давайте вытаскивайте это тело. Под стенку положите. Вот так. Теперь уперлись лобиками в стеночку и ждем.

И снова Гудков удивился – пять взрослых мужчин, преступников, а она вытворяет все, что ей хочется и не боится. Это ее бесстрашие, самоуверенность и лишали их возможности броситься на нее и придушить, разорвать. Они стали тем, кем она их считала – послушными шавками.

Нахальность прикосновений насильника и отвратительный запах мыла удивительным образом дополняли друг друга.

Сколько Гудков ни повторял себе, что он виновен, что-то внутри протестовало. Негодяй – да, но ведь не убийца. Никогда не был преступником и пусть даже в пьяном беспамятстве он убил человека – это случайность, нелепое стечение обстоятельств, за которое нельзя карать так сурово. Наказывать нужно жестокость, халатность, но не нечаянную глупость…

Наконец медсестра закончила с ним. Она сгребла бесформенное пятно намокшего шмотья и, виляя толстым бугристым задом, пошла к своему столу.

– Ты не стой. Хорошенько намыливай свои прелести и заканчивай уже полоскаться.

Когда Гудков выключил воду, медсестра уже сидела за столом в сухой одежде, и разве что завившиеся от сырости волосы нарушали ее строгую эсэсовскую опрятность.

– Построились, – гаркнула она. – И растолкайте это чучело. А то на руках его понесете.

– Может, у вас есть нашатырь? И надо остановить кровь, – впервые после своей шутки открыл рот Толстяк. Гудков единственный, кто "построился" в центре душевой, покосился на распластанное тело. Под ним опять собралась лужа крови. Она перемешалась с водой и тоненькой струйкой бежала к решетчатому сливу. Медсестра хотела было сказать что-то привычно резкое, но, секунду подумав, достала из стола аптечку.

Они снова шли затылок в затылок по коридорам Рынка. Гудков шел последним. Перед ним, шатаясь, шлепал Интеллигент. Его перевязанная голова напоминала японский флаг – белая с красным пятном. Периодически он останавливался и подносил к лицу вату с нашатырем. Их сопровождали те же четверо. Правда теперь Славики шли без наручников – их сковывала собственная нагота – вещи им не вернули – и необходимость стыдливо прикрываться от пристальных взглядов.

Гудкову вдруг захотелось знать, который час. И чем больше он думал об этом, тем спасительнее казалась эта бессмысленная информация. Спасательный круг посреди ледяного океана. Он даже на секунду не отложит смерть, но каждый увидит в нем надежду на жизнь. В пространстве без окон сориентироваться было невозможно. Гудков вспомнил, что у медсестры на руке были часы. Он даже несколько раз мельком касался взглядом циферблата. Что же там было? Без четверти семь? Или половина десятого? Оба варианта казались равноценными. День был слишком выматывающим, чтобы ориентироваться на степень усталости.

Они остановились у новой двери. Она ничем не отличалась от десятков дверей, оставшихся позади, и наверняка была как две капли воды похожа на те, что можно увидеть дальше. И коридор в этом месте был такой же однообразный и скучный. Но Пастух уверенно распахнул именно эту, и Гудков восхитился, как будто стал свидетелем некоего мистического таинства.

Нутро комнаты было разделено на три камеры с решетками из толстых прутьев вместо дверей.

– По два на комнату, – скомандовал Пастух.