— Почему же? — с истинно подростковым упрямством вскричал Питер.

— Потому, что если ты вознамеришься совершить какую-нибудь глупость, спецслужбы мгновенно сотрут тебя с лица земли, — прямо ответил ему я, посмотрев в глаза.

Не выдержав моего взгляда, парень опустил глаза. А я продолжил:

— Быть может, даже этот наш разговор кто-то слышит. И уж точно кто-то слышал те, что ты вел со своей возлюбленной «диссиденткой». Если она подставная — ее, конечно же, прослушивают. Если не подставная — тем более прослушивают. Ты что, совсем ничего не понимаешь?! Если эти люди не поймут, что ты просто пошутил, и решат, что ты представляешь угрозу — они расправятся с тобой в мгновение ока.

— Значит, ты считаешь, что это правильно — бояться и молчать? — с болью и негодованием спросил у меня Питер. — Я ведь не противник власти. Я поддерживаю Содружество. Уважаю Протектора. Я лишь хочу, чтобы преступники были заслуженно наказаны. Джека приговорят к пожизненному заключению за то, что он совершил убийство под наркотой. А офицер, который сделал из него наркомана, настоящий виновник этого убийства, просто продолжит служить, с незапятнанной репутацией. Как можно жить в мире, в котором происходят такие вещи, и молчать о них?

Я не нашелся что ответить.

— Знаешь, я думал и о других вариантах. Думал о том, чтобы написать в военную прокуратуру. Министру. Даже Протектору. Но неужели никто до сих пор не писал?! Я уверен, что писали, и не раз. Но я не слышал, чтобы кого-то из подонков отстранили с должностей или тем более отдали под суд. Фи говорит, что за все эти годы наказали лишь пару «шестерок», на которых решили повесить всех собак. А что самое худшее — наше-то доброе имя никто не восстановил! Люди смотрят на нас, как на чокнутых и опасных торчков. Разве мы принесли недостаточно жертв, пройдя через войну? Разве не заслужили хоть капли уважения?!

— Наши жертвы велики, Питер. Попробуй просто гордиться этим. Ты знаешь, как многое ты сделал. Я это знаю. Гэри знает. Илай знает. Джеронимо знает. Все наши ребята это знают. Попробуй довольствоваться этим. Смотри в будущее, а на прошлом поставь крест. Знаю, это тяжело. Но иного не дано. Все, что нам остается — это победить себя, и помочь другим победить себя, чтобы мы смогли жить в мире, сохраненном такими жертвами, наравне с другими. Тебя возмущает дискриминация? С ней бороться никто не запрещает. Я каждый раз подаю иски и пишу жалобы, когда какой-нибудь педераст незаконно увольняет меня с работы. Уверяю тебя, Питер — если бы побольше наших слезли с иглы и отдались бы упорному труду, то совместными усилиями мы бы быстро продавили стену отторжения, и заставили бы считаться с нашими правами.

— Ты правда так думаешь, Димитрис? Или говоришь это просто для того, чтобы отговорить меня от более решительных действий? — засомневался парень. — Мне вот кажется, что эти методы себя изжили. Нужно прибегнуть к чему-нибудь более действенному.

— Тебе там кажется, или так кажется Фи и ее друзьям, которые втянули тебя в это?

— Фи говорит мне лишь то, что думает. Как и ты. Просто в этом случае я согласен с ней, а не с тобой.

— Это точно не из-за того, что ты с ней спишь?

— Напрасно ты иронизируешь, Димитрис. Это здесь не при чем. Даже если у меня и есть к ней чувства, это не отменяет того, что она права. Нужно быть решительным, не бояться бороться!

— Питер, ты смотришь новости? На дворе июнь 95-го! Все только и делают, что борются с кем-то или с чем-то. Консорциум борется с Патриджем. Элмор борется с Патриджем. Бедняки борются с богатыми. Молодчики, которые разукрашивают стены этими дурацкими символами, борются со всеми. Я сегодня проходил мимо очередной демонстрации на площади Возрождения и видел там множество горячих голов, которым не хватает только подстрекателя, чтобы они пошли громить что-нибудь. Каждый месяц какой-нибудь дебил, искренне верящий, что борется против угнетения и несправедливости, или за истинную веру, подрывает себя вместе с десятком ни в чем не виноватых прохожих, чтобы побольше людей услышали его призыв. Глядя на все это, тебе, случайно, не кажется, что бороться с несправедливостью нужно лишь в пределах правового поля?

— Это подмена понятий! — раздраженно ответил парень. — Фи объяснила мне этот трюк, и я не клюну больше на эту удочку. Конечно же, властям выгодно, чтобы каждый, кто с ними в чем-то не согласен, считался преступником, и они пытаются подвести их всех под одну гребенку! Но терроризм — это одно, а рассказать людям правду — совсем другое. Может быть, ты думаешь иначе из-за того, что ты бывший полицейский?

— Что тут скажешь? За этот месяц ты здорово поднаторел в софистике, Коллинз, — вздохнув, произнес я.

— Я не знаю что значит это слово, капитан. Я не пытаюсь строить из себя умника. Но некоторые вещи так очевидны, что не нужно иметь докторскую степень, чтобы увидеть их.

— Иногда они лишь кажутся очевидными.

— А может, иногда они лишь кажутся неочевидными?

— Это начинает превращаться в бессмысленный спор, Питер.

— Вижу, — признал он, неловко ерзая на месте.

Некоторое время он, после колебания выдал:

— Знаешь, Димитрис, прости, но я разочарован тем, что услышал от тебя.