В завершение встречи я собирался сказать несколько слов о журналистке, шастающей в баре. Но, захваченный вихрем неприятных новостей, позабыл об этом. Прощаясь по очереди с мужиками, с которыми нам предстояло вновь встретиться через три дня, я думал о Джеке Сорене и других, кого не было с нами сегодня по разным причинам — до тех пор, пока не услышал обращенный ко мне добродушный голос Илая:

— Приятно видеть, когда после чтения Евангелие на лице человека видна такая глубокая задумчивость.

Я в ответ улыбнулся. Выйдя из раздумий, заметил, что мы с ним остались в помещении вдвоем. Так часто случалось, когда Хендрикс-старший хотел поговорить со мной. И я всегда с удовольствием принимал эти беседы.

— Ты всегда был хорошим оратором, Илай, — признал я, жестом предлагаю ему присесть в кресле напротив моего — эти два глубоких кресла с дранной красной обивкой, стоящие ближе всего к окну, мы обычно занимали, когда беседовали.

— Вовсе нет, — присев, возразил он. — Я косноязычен и не слишком умен. Я лишь цитирую слова из книги. Слова настолько верные, что их не стоит ни дополнять, ни толковать — только понять и принять своим сердцем. Я всего лишь рупор. Никогда не был лидером, таким, как ты, Димитрис. Умение вести за собой людей, вдохновляя собственным примером всегда, восхищает меня в тебе.

— Я вовсе не лидер. Ты ведь знаешь, у нас все равны. И я никогда не ставил себя выше кого-то.

— А разве лидерство обязательно должно заключаться в тирании? — улыбнулся Илай. — Лидер — тот, за кем идут, к кому прислушиваются, кто вдохновляет. Лидерство не зависит от должностей и титулов. Оно не зависит даже от желания быть лидером.

Я промолчал, неопределенно кивнув. Не любил, когда меня называли «лидером». Слишком хорошо я чувствовал смятение и неопределенность в собственной душе, чтобы меня не беспокоила мысль, что кто-то может полагаться на мое мнение и верить, что я знаю, что делать. Я не мог не замечать, что у ребят я пользовался определенным авторитетом, а некоторые даже считали меня для себя примером. Но на самом деле я черпал в них силы и вдохновение не в меньшей степени, чем они во мне.

Меньше всего на свете мне бы хотелось, чтобы наш клуб превратился в нечто вроде авторитарной секты. С самого начала я попытался построить наше общество так, чтобы поощрять всех высказывать свое мнение и проявлять инициативу, чтобы в равной степени выслушивать каждого, в том числе и тех, кто не особо лез в первые ряды. И хоть я подчас видел, что люди, привыкшие к субординации и четким ориентирам, хотят видеть перед собой лидера, что часто проявлялось в их обращении «кэп», я старался не давать им желанного. Лишь собственная голова могла позволить им прийти к нормальной жизни. И им предстояло это понять.

— Знаешь, давай-ка мы вернемся к этому в другой раз, — словно почувствовав мои размышления, заговорил, тем временем, Илай. — Вижу, что у тебя другое сейчас на уме.

— Правда?

— Рэй рассказал мне о том, что произошло.

Я тяжело вздохнул и несколько растерянно покачал головой.

— Илай, я сам хотел поговорить с тобой об этом. Но, честно сказать, не нашел подходящих слов. Мне крайне неудобно, что так случилось. Я понимаю, что речь идет о твоем родном брате. И я…

— Димитрис, — с ласковой улыбкой перебил меня пастор. — Прошу, позволь мне сказать несколько слов, перед тем как ты начнешь оправдываться. Я абсолютно одобряю то, что ты сделал. Правда.

Устремленный на меня твердый и бесхитростный взгляд гарантировал, что Илай не лукавит.

— По ряду своих причин я категорически отверг для себя насилие в любой форме и по любому поводу. Это радикальное решение, которого, хоть и считаю его для себя правильным, я не требую от всех.

— Ты ведь знаешь, я тоже не сторонник насилия. В моей жизни его было более чем достаточно.

— Я прекрасно знаю тебя, Димитрис. Лучше, чем ты сам думаешь. И прекрасно знаю своего младшего брата. Взбучка, которую ты ему устроил — дело абсолютно благое и справедливое. И я бы охотно преподал ему этот урок сам, если бы мог это себе позволить.

— Я не начинал этой драки, Илай. Поверь мне.

— Я нисколечко в этом не сомневаюсь.

— Ты, вероятно, считаешь, что было бы правильнее пустить его в клуб и позволить ему говорить. Но…

— Еще чего?! Чтобы он начал совращать ребят своей ложью и обещаниями?! Ну уж нет! Противостояние соблазнам закаляют дух и веру. Но чрезмерные соблазны могут погубить душу. А многих из наших парней, мы оба это понимаем, не так крепки духом, как хотелось бы. Еще раз говорю: ты поступил абсолютно правильно.

Какое-то время мы задумчиво молчали.

— Пит всегда был таким, — начал говорить Илай, и в его тоне появилась светлая грусть. — С детства я был угрюмым и молчаливым, а он — весельчаком и болтуном. Сорвиголова, хулиган, невероятный эгоист. Но очень обаятельный. Знаешь, он младше меня на четыре года, но девчонка появилась у него раньше, чем у меня. Котелок у него варил пошустрее, чем мой, он всегда умел крутиться, всегда мог раздобыть какие-то карманные деньги, хотя мы жили в страшной нищете. И так было во всем. Хоть я и был старше, я легко поддавался его влиянию. Переспорить меня, заболтав — это было для него раз плюнуть. Я сам не замечал, как шел у него на поводу. Я и в ЧВК пошел вслед за ним. Для меня стало большим сюрпризом, когда меня отобрали в «Крестоносцы», а ему — отказали. Помню, Пит злился не на шутку. Не столько из-за того, что мы расстались, столько из-за того, что он привык всегда быть впереди меня. А я вовсе не радовался, что удалось обскакать его. Наоборот, очень расстроился. Теперь я понимаю, как ему повезло, что он не попал туда. Те трудности, с которыми столкнулся я, ему, боюсь, было бы пережить намного, намного сложнее. Для него очень важны телесные ощущения. Он постоянно гонится за ними. Живет ими. Их утрата могла бы, конечно, способствовать его перерождению, помочь ему переосмыслить свои ценности. Но могла и совсем сломать. Так что я благодарю Бога за то, что он избавил брата от такого испытания.