— Я же просил не называть меня «сэром», Питер, — устало улыбнулся я, и потрепал парня по плечу. — И не говори ерунды. Все мы поддерживаем друг друга. В этом и есть суть клуба.

— Вы создали его. Вы — это и есть клуб, сэр… в смысле, Димитрис, — возразил парень. — Но извини. Я знаю, что тебя смущает благодарность. Если честно, то я задержался, чтобы потолковать с тобой кое о чем с глазу на глаз… как… с другом.

— Я уже это понял. Конечно, я всегда рад помочь. Что стряслось, Пит? Поссорился со своей пассией?

— Нет-нет, ничего такого, — смущенно улыбнулся парень. — А как ты вообще догадался, что…?

— А что еще может заставить глаза двадцатилетнего парня так ярко сиять? — хитро улыбнулся я. — Или ты думаешь, что я никогда не был молодым и не влюблялся?

— Ты и сейчас еще не стар. А мне, между прочим — двадцать два. И глаз у меня всего один.

— Я очень рад, что у тебя кто-то появился, Питер. Правда. Уверен, что это необыкновенная девушка.

— Да, это так. Я тоже очень этому рад. Спасибо, Димитрис.

— Ты мог бы рассказать об этом и при всех. Ребята искренне порадовались бы за тебя, а многих воодушевил бы твой пример. Ты же знаешь, не у всех нас в этом плане все в порядке.

— Я обязательно расскажу как-нибудь. Если честно, я хотел поговорить с тобой… не совсем об этом.

Я вопросительно поднял брови.

— Хм. О чем же?

— Я не захотел говорить на собрании, потому мы не должны обсуждать там… ну… ничего такого. Ведь наше собрание… как бы… это… не политическое, верно? Правило № 8.

— Верно, — слегка насторожившись, согласился я.

Под ложечкой засосало в ознаменование нехорошего предчувствия.

— Но ведь когда мы остаемся вдвоем — нам ведь не запрещается говорить о чем угодно, так ведь? — продолжил допытываться Питер. — Это ведь просто наша частная беседа, ничего общего с клубом.

— Ну, вроде того, — осторожно согласился я. — Хотя есть вещи, с которыми, э-э-э, знаешь ли, всегда стоит быть осторожным, Питер. Даже наедине. В наше время, если честно, понятие «наедине» вообще стало очень относительным.

— Знаю! — недовольно буркнул парень. — Но, честно говоря, я устал бояться каждого шороха, Димитрис. При всем уважении к правилам клуба, у меня иногда вызывает недоумение, что мы прячем голову в песок от реальных проблем, которые, если разобраться, всех нас сюда и привели.

Я тяжело вздохнул. Эта тема поднималась уже не впервые.

— Питер, ты ведь знаешь, что закон запрещает устраивать политические сборища, не зарегистрировавшись. К нам уже и так не раз захаживали копы. А теперь еще и случилась беда с Джеком. Один мой знакомый из полиции намекнул, что на нас начинают там обращать больше внимания, чем мне бы хотелось. Если из-за какого-то неосторожного словца найдут повод, чтобы закрыть клуб под видом незаконной политической партии — это будет большим ударом для меня и для всех нас.

— Все это чушь собачья, прости за откровенность! Они не имеют права закрыть клуб. И затыкать нам рот тоже не имеют права!

— Питер, — проникновенно произнес я. — Не будь ребенком. Ты ведь уже взрослый парень.

— Прости. Может быть, я просто не успел повзрослеть. Ведь значительную часть жизни, которую люди моего возраста проводят на парах и на студенческих вечеринках, я был вначале мясом в Легионе, а затем овощем в наркодиспансере. Меня отучили мыслить даже раньше, чем я толком этому научился. Но ведь ты постоянно говоришь, что мы должны мыслить самостоятельно. Не так ли?

— Не буду отрекаться от своих собственных слов. Да, я говорил это, и продолжаю говорить.

— Ну так вот, я и пытаюсь мыслить. Но мои мысли постоянно возвращаются к тому, что было на войне.

— Не у одного тебя, Питер. Готов поспорить, что среди нас нет никого, кто бы не вспоминал о ней каждый Божий день. Но в наших силах — бороться с этим.

— Я готов бороться, Димитрис. Но с тем ли мы пытаемся бороться, с чем следует?

— Поясни.

— Мы видели и делали там ужасные вещи, Димитрис. Вовсе не то, что рассказывают в этих глупых передачах про войну. Люди вокруг понятия не имеют о том, что там на самом деле происходило. Их ведь просто обманывают! Знаю, что вы хотите сказать: военная тайна, безопасность, всеобщее благо, и так далее. Я все это слышал. Когда меня увольняли из Легиона, то, как и всех, запугали и велели молчать, сославшись на какие-то строки в контракте. Но мне недавно… в смысле, я недавно прочитал, что в одном законе есть такая статья… м-м-м… дайте вспомнить… «никто не обязан исполнять заведомо преступный приказ». И еще много всего, о чем эти люди забыли нам сказать. И знаешь, что? Я всерьез задумался о том, действительно ли я должен молчать.

— Питер, кто-то говорил с тобой? Промыл тебе мозги? — подозрительно прищурился я, сурово поглядев на младшего товарища. — Может, это та журналистка, что крутится здесь, вынюхивая разные истории…? О, нет. Я знаю это выражение лица! Можешь не отвечать.

— Капитан… — зардевшись, смущенно пробубнил Питер.

И в моей голове вдруг созрела страшная догадка.

— Только не говори мне, Бога ради, что Гунвей — и есть твоя «девушка»! Нет, молчи. Я вижу, что это так. И я с трудом борюсь с желанием надрать тебе задницу. Ты что, совсем остолоп?!