— Э-э-э… наверное, — протянул я.

Вся эта политика была для меня слишком сложной, и я не был уверен, что правильно все понимаю. Но папа всегда говорил так уверенно, что ему хотелось верить. Он, в конце концов, очень умный, умнее всех моих школьных учителей.

— Все это я говорю тебе по большому секрету, как всегда. Про это никому ни-ни, это очень серьезно. Ты не маленький уже, понимаешь это, надеюсь?

— Да, конечно.

Я вдруг вспомнил строку в ленте новостей о дипмиссии с особым статусом, и подумал, что папины предосторожности давно стали излишними из-за какого-то болтуна в Комитете по внешним связям ЦЕА, но, подумав, не захотел его расстраивать.

Посмотрев на мое растерянное лицо и тяжело вздохнув, папа оторвался от своего чемодана, присел рядом со мной на карточки, положил руку на плечо и пристально посмотрел мне в глаза. Что-то необычное было сегодня в этом взгляде.

— Послушай, сынок, — не отводя от меня любящего взгляда своих добрых голубых глаз, произнес мне папа. — Я искренне верю в то, что говорю. Я знаю, что так и будет. Все будет хорошо. Уже через три-четыре дня я вернусь, и, если повезет, принесу с собой хорошие известия. Конечно, наша земля вдруг не зацветет и не превратится в рай, но, я надеюсь, солдаты под окном каждый день маршировать перестанут.

— Я верю тебе, пап, — искренне сказал я.

— Но я могу ошибаться, — вдруг произнес папа. — И если так, то наступят непростые времена.

— Может, об этом лучше не думать?

— Надо иметь план на любой случай, Димитрис. Никогда не рассчитывай, что жизнь пойдет так, как ты запланировал. Она всегда полна сюрпризов. И не всегда приятных. Думаешь, я в свои двадцать три года мог себе представить, что мне предстоит пережить ядерный апокалипсис? Да я, блин, мечтал быть писателем!

— Да уж, — хмыкнул я. — Я надеюсь, со мной такого не случится…

— Конечно, нет. Я не сомневаюсь, что мы все это переживем и будем жить как раньше. Но если все-таки я ошибусь… ты должен пообещать мне кое-что. Дать мне свое твердое мужское слово, которое ты ни за что не посмеешь нарушить. Ясно?

— Ну конечно, пап, — не задумываясь, пообещал я.

— Если станет понятно, что начнется война, ты должен уехать отсюда немедленно вместе с мамой. Тут вам не место.

— Что?! — в ужасе вскричал я, вспомнив свою перепалку с мужиком в душе. — Да нет, я не могу! Я уже не ребенок, папа! Я буду сражаться, вместе со всеми!..

— Чушь собачья! — вдруг не на шутку разозлился отец. — Выкинь это у себя из головы!

— Но… — запротестовал я.

— Я сказал — выкинь! Мы с мамой не для того тебя растили и воспитывали, своего единственного сына, чтобы ты закончил свою жизнь в каком-то вонючем окопе из-за чьей-то ненасытной жажды власти. Никакая война не стоит этого, понятно? Никакая!

— Как же, я же вырос здесь, это мой дом, моя община, я должен защищать ее…

— Все это чушь собачья. Генераторное — это просто дыра посреди пустошей, похуже многих прочих мест для жизни. Тут живут разные люди: хорошие, плохие — как и везде. Нас с мамой занесло сюда случайно, когда мы спасали свои жизни. Ты мог родиться тут или в другом месте, и это не имеет совершенно никакого значения.

— Но как же так?! Для тебя ведь это всегда было важно! Ты же всю жизнь работал над тем, чтобы сделать жизнь нашей общины лучше. Ты же веришь в Альянс, и… все такое…

— Если я и делаю что-то, то лишь для того, чтобы ты, мой сын, мог жить в более спокойном и безопасном мире, и растить в нем своих детей. Без тебя все это не имеет никакого смысла. Мне даром не нужно это Генераторное без тебя и мамы. И уж тем более Альянс. Понятно?!

Я недоверчиво покачал головой. Все это было так непохоже на то, что обычно говорил папа и как он сам жил. Владимир Войцеховский был человеком, для которого «долг» и «принципы» — не пустые слова. Патриотом. Разве не за это его все уважали?

— Я не уверен, что это будет правильно, — заупрямился я.

— А я уверен. Не смей даже думать о том, чтобы рисковать своей жизнью ради какой-то идеологической пурги или из глупого чувства привязанности к клочку земли, когда перед тобой открыт весь мир. Ты заслуживаешь большего, Димитрис. Полетишь в космос, как мечтаешь, или займешься другим делом, которое тебе по душе. В конце концов ты нарожаешь кучу детей, вырастишь их, и, когда мы с мамой состаримся и умрем, сможешь, если пожелаешь, выбрать себе глупый идеал, за который будешь воевать. Но вначале верни свой должок нам с мамой за то, что мы вложили в тебя всю душу. Проживи счастливую жизнь.

Я не знал, плакать мне или смеяться. Все это было так неожиданно, что просто сшибало дух.

— Если так — почему ты вызвался ехать в Бендеры? Нам с мамой этого не нужно. Нам с мамой нужно, чтобы ты оставался с нами, — молвил я, испытывающе глянув папе в глаза.

— Я ведь не на войну собрался. Я вернусь через два дня.

— А говоришь так, будто можешь и не вернуться!

— Могу. А могу не вернуться с работы, если сердце прихватит или кирпич упадет на голову.

— Но перед уходом на работу ты не озвучиваешь мне свое завещание!