— Я думала, ты не из тех парней, что сматываются из постели ранним утром, — начинаю я с сарказма, потому что в другом бы случае я просто сразу начала кричать.

Алек же не оценивает должным образом, насколько великодушно моё терпение. Он принимает его за попытку заполучить его снисхождение. Что очень опрометчиво с его стороны сейчас.

— Иди, принцесса, в дом, — говорит он строгим, неоспоримым тоном, которым обычно пытается напустить своему виду грозности. — Ты ещё недостаточно восстановилась, чтобы думать, что можешь без осложнений стоять на холоде в одной моей жилетке.

Которая меня абсолютно не греет, тут он прав, хотя я мало разбиралась, чьи вещи на себя накидываю, так как мои тёплые вещи он не удосужился повесить в прихожей, очевидно, предполагая, что мне они пока не понадобятся. Ещё одна ошибка плюсом к той, что он ни на йоту не сомневается, что сейчас я буду слушаться его.

Я пока что не собираюсь его обезнадёживать и всё в той же лёгкой манере спрашиваю.

— Куда ты собрался, Алек? — я не давлю, но мой тон голоса точно нельзя принять как довольный.

Он это не пропускает мимо ушей, прищуривается и несколько секунд обдумывает, сказать или снова отослать меня в дом. В конечном счёте он принимает первое правильное решение.

— Ты сама сказала, что тебе нужны ответы. Мне тоже. Через сутки у нас будет точное понимание, все ли данные Елая ложь или он всё-таки не так безнадёжен.

База, ну конечно, как я могла не подумать, что Алек захочет лично проверить это.

Я не хожу вокруг да около, оспаривание бесполезно, уж слишком хорошо знаю, что последнее приведёт его лишь к ещё большему стремлению сделать всё по своему. К тому же, в этом я с ним солидарна, чем быстрее мы поймём, насколько голубоглазый честен, тем скорее сможем думать о следующем шаге.

Однако есть одна вещь, которую намерена опротестовать, и отступать не собираюсь.

— Ты не поедешь один, — говорю голосом, который, мне кажется, незнакомым.

Столько уверенности, что Алек даже на секунду теряется. Пока не решает, что я в очередной раз вышла его поразвлекать. Он коротко усмехается и даже не сподобится ответить мне, его глаза и так мне говорят: «хочешь проверить?», когда его брови насмешливо выгибаются. Он идёт обратно к открытой дверце, сохраняя ухмылку на губах, словно только что получил на что-то зелёный свет. Я злюсь, — ох, как я злюсь, — наблюдая за безмятежностью его выражения лица, когда он продолжает что-то доставать из машины.

— Я серьёзно, Алек! Ты не берёшь ни Марко, ни Николу, никого-то ещё либо! С ума сошёл? На базу, которую, наверняка, охраняют так же, как и ту, где меня держали. Это самоубийство, Алек! Что, настолько уверен в своей неуязвимости, что сторонняя помощь будет значительно бить по самооценке?

На сей раз слова не вызывают у него усмешку. Я вижу блеск раздражения в его глазах, когда он захлопывает дверь и вновь направляется к багажнику. И он не говорит ни слова.

Я взрываюсь. Даже не знаю, что действует не меня больше всего: растерянность, усталость или злость на Алека, что он продолжает упрямиться, хотя и в глубине уже должен был понять, что сейчас со мной не пройдёт ни один номер, что он мог спокойно использовать раньше, то ли меня просто переполняют сразу все чувства, которые испытывала и испытываю в эту минуту. Нужна пауза. Просто чертова пауза, в которой я смогу на время утонуть и расслабиться, поняв, что всё закончилось.

Но то будет ложью, ничего не закончится само по себе. И от этой дикой беспомощности я злюсь только в тысячи раз сильнее, с Алеком я не собираюсь быть беспомощной. Тем более, проигнорированной.

Я даже не понимаю, когда именно замахиваюсь, чтобы ударить по машине, пока не чувствую жжение от удара о металл. Но и это распаляет меня только больше.

— Черт бы тебя побрал, Алек, — резко и жестко выдаю я, заполучая мгновенно внимание его глаз, смотрящих на меня из-под ресниц. Но я не успокаиваюсь в сию же секунду, на выдохе я выпаливаю ещё больше негодования. — Хватит строить из себя долбанного кретина, думая, что это поможет тебе избежать моих вопросов. Ты будешь мне отвечать, иначе…

На иначе я обрываю нить слов. Иначе что?

Я не могу ничем пригрозить, кроме одного — своей безопасности. Даже слова о расставании для него будут ничем, если он посчитает, что так цель будет оправдывать средства. Плюс, я не хочу быть той, кто пытается манипулировать вместо того, чтобы доказывать, что со мной следует считаться. Поэтому самое разумное — это просто взять себя в руки. Только стопроцентные доводы помогут выглядеть сильной и разумной, а не просто истеричной девушкой.

Алек застывает, явно заинтересованный, что же последует за «иначе». Однако его взгляд уже говорит мне о том, что ждёт он как раз-таки проявления ребячества. Я собираюсь его удивить, отвожу руку от машины, сжимая горящий от удара кулак второй рукой.

— Это небезопасно, Алек, — вот так просто звучат мои слова. — Я не могу допустить, чтобы ты ехал один.

Алек, наконец, сдаётся, хотя спеси серьёзности с тона своего не сбавляет.

— А я не смогу уехать, будучи не уверенным, что за тобой будут хорошо следить, — говорит он, а затем очень сдержано усмехается. — Хотя Марко явно не метит на первое место, кто без труда с тобой справляется.

Это поддевает, меня злит, что со мной вообще надо справляться, словно я безрассудный ребёнок, не способный выйти на улицу без присмотра. Да, у него есть основания, промахами своими я точно не похвастаюсь, но сейчас я не могу с ним соглашаться.