Мама потягивает маленькими глотками горячее кофе, держа кружку обеими руками прямо перед лицом. Её взгляд направлен куда-то в сторону окна, когда она вздыхает, перед тем как сообщить нам, что их планы никак не соответствуют нашим.

— Нет, милая, мы по-прежнему считаем, что нам стоит всем уехать из этого города.

Я едва ли не давлюсь пирогом, когда перевожу на неё обескураженный новостью взгляд.

Моё “что” звучит как-то уж слишком громко и возмущённо, но мама этого словно не замечает, придерживаясь всё того же стального безмятежного вида. Наигранного до мозга костей.

— Не переживай, на Алека папа билет тоже бронирует, — ни грамма не смущаясь, что он сидит сейчас рядом, заявляет она, а во мне вновь вспыхивает пожар негодование, который был потушен вчера.

Да горит так, что мне основательно не хватает воздуха. Я не просто злюсь, я — в ярости. Делаю большие шумные вдохи, перед тем как довольно спокойно выдать:

— А у нас вы не хотели поинтересоваться, поддерживаем мы это решение или нет? — тоже чертовски наигранно, зато мой сердитый взгляд она, уверена, очень хорошо ощущает.

По тому-то и не спешит встречаться с ним, её аргументы по-прежнему звучат весьма буднично и так спокойно, словно мы говорим сейчас о самых незначительных вещах в мире.

— Виктор не остановится, пока не заполучит то, что хочет, — говорит она. — Поверь, кто-кто, а я уж точно очень хорошо знаю этого человека и со стопроцентной гарантией могу заверить тебя, что он уже на шаг впереди вас, что бы вы ни планировали. Пропасть с его радара — самое мудрое решение. Тем более, когда вы сейчас с Алеком не разлей вода. Нельзя давать ему такую возможность.

Я игнорирую девяносто девять процентов её слов.

— Ты понятия не имеешь, какие у нас планы. Тем более, Датский точно никогда о них не догадается.

При упоминании фамилии, что я специально произношу, мама едва заметно вздрагивает в плечах, но делает вид, что на неё это никак не подействовало. Она медленно переводит на меня взгляд — очень острый и строгий. Стальной, я бы сказала. Никогда не видела в её глазах столько непреклонной решительности, впервые ощущая себя как глупая маленькая девочка.

— Какой? Захват базы? Убийство Виктора? — из её уст слова звучат как преднамеренная издёвка, предназначенная указать ещё раз на моё место ничего не соображающей во взрослых вещах девочки.

Хотя и мой тут же метнувшийся в сторону Алека взгляд красноречиво это доказывает. Любой бы профи смог распознать в этом страх раскрытия, но мне намного важнее сейчас, какая реакция отображается на лице Алека. Он тоже изумлён её словами? Не похоже, скорее, он к ним относительно равнодушен, словно ничего такого ошеломительного и не услышал, хотя и озабоченность просвечивает в напряжённых, выделяющихся скулах. А ещё мне хочется от него хоть какой-то поддержки, чтобы вселить в меня чуть больше решительности отстаивать свою точку зрения, но он её сейчас дать не может. И я понимаю, почему: Алек ни за что не влезет между мной и мамой. Я сама должна поверить в то, что мы безапелляционно правы, что я ни на долю не колеблюсь в победе и что сама действительно хочу участвовать во всей нашей затеи, даже если появляются вот такие аргументы, пытающиеся вселить сомнение.

Тем временем, мама не отступает, идя ещё больше в нападение, завидев за мной нерешительность.

— Ещё раз повторюсь, я очень хорошо знаю Виктора и знаю лидеров ваших старейшин, чтобы понять, что за чем последует. История раз за разом повторяется, эта война длится не какие там жалкие годы, а тысячи лет, — говорит она всё тем же холодным, вызывающим во мне противоречия голосом. Словно и не мама вовсе, а женщина, очень похожая на Софию, что не может не отозвать во мне ещё и раздражения. — Вы не первые, кто думает, что так можно решить проблему. Но правда в том, что эта проблема — не решаема, пока существует хоть одна сторона. Всё, что мы сейчас можем сделать, это пропасть. Так же изощрённо, как мы сделали с твоим отцом в прошлый раз.

Это звучит так самоуверенно, так заносчиво и одновременно так устрашающе, что я никак не могу поверить своим ушам. Не могу поверить, что это говорит моя мама, хотя и множество раз за последнее время убедилась, что на самом деле ничего о ней не знала. Кем она была у Виктора? Ещё одним наследником? Той, кого посвящали в важные дела? Она так много знала всё это время и явно столько же много повидала, что никак не вяжется с образом той утончённой домохозяйки, какой видела всегда её я.

Это… причиняет боль?

Однозначно.

Но мне приходится держаться, чтобы не показать ей, что мной управляют совсем другие сомнения, точно не относящиеся к нашему плану. Пусть она частично и права — нового мы ничего не придумали. Просто “предатель”, который “проведёт” на сей раз на нашей стороне, а не Виктора, который только и делал, что побеждал грязными методами шантажа и манипуляциями.

Однако от колкости уже удержаться не могу.

— Точно так же “изощрённо”, как вы? Это как? Так, что Виктор долгое время знал, где мы, просто подбирал удобный момент? — с интонацией той же издевки, что не так давно была брошена в наш адрес, отзываюсь я, и вижу, как мама тут же напрягается.