– Да, – ответил я, – они жили в Грозном…

– Та-а-ак! – снова оживилась Нина Ивановна, корча змеиную рожу. – А знаешь ли ты, что твой дедушка делал в Грозном при боевиках?

Теперь я всё понял. Едва она это сказала, как мне сразу всё стало очевидно. Очевидным стало и то, что скажет эта сука дальше.

– Он работал на электростанции, – ответил я, выпрямляя спину.

Теперь я весь как-то оживился. Усталость и боль как рукой сняло. Голова окончательно прояснилась. Теперь я был настроен на борьбу.

– Так, ну-ка не обманывай тут нас! – вновь разозлилась Нина Ивановна, привстав со стула и устремив на меня свои узкие жёлтые глаза, злобно поблёскивавшие в тёплом свете старой настольной лампы из-под толстых линз громоздких очков.

– Давай, признавайся уже! Мы и так знаем, что твой дедушка служил боевикам!

– Что?! – завопил я, вскакивая со стула, и тут же получил от фээсбэшника под дых.

Честно говоря, именно этого я и ожидал. Если уж речь зашла о Чечне, то дальше будут обвинения в коллаборационизме.

Но хотя я всё это понимал и ожидал именно этого, – слышать такое мне было неимоверно больно. Больно потому, что это была бесстыднейшая клевета, не имевшая ничего общего с реальностью. Мой дедушка числился у боевиков в списках на уничтожение, как опасный враг. Именно поэтому-то он и покинул Чечню.

– Во-первых, – отвечал я, с трудом сдерживая острое желание дать этой суке в рожу и едва не срываясь на крик, – это неправда! Во-вторых, даже если бы это была правда…

– Вот видишь! – перебила меня Нина Ивановна. – Ты и сам признаёшь, что это правда!

– Я сказал «если бы»! – огрызнулся я.

– Нет! – воскликнула немка, – Ты признался сейчас, что это правда.

Было ясно, что правды здесь не добиться, а потому я решил не спорить.

– Я только хотел сказать, – вновь начал я после короткой паузы, – что я не могу нести ответственность за то, что там мой дед делал или не делал двадцать лет назад.

– Так, – строго оборвала мои рассуждения Нина Ивановна, – ты тут нам не пытайся голову задурить своими выкрутасами! Сознаёшься или нет?

– Нет! – почти прокричал я и тут же получил дубиной по рёбрам.

– Продолжить пытку! – приказала старая немка.

Впрочем, палачи и без её указок знали, что делать. Они принялись колошматить меня дубинками изо всех сил.

Повторяться я не хочу. Ощущения были в принципе те же. Теперь, правда, к жгучей боли от новых ударов добавилась ноющая боль от старых.

Впрочем, на сей раз Нина Ивановна не стала ждать, когда я отрублюсь. Ухайдокать она меня не хотела. Хотя и вызвано это нежелание было, конечно, вовсе не милосердием, а элементарным страхом перед тюрьмой. Но и на том спасибо.

– Ну, хватит с него батогов! – спокойным, почти равнодушным голосом вымолвила старуха. – Лучше книгой его, книгой!

Так я познакомился со знаменитой книжной пыткой.

Социальные педагоги её обожают!

Пытка эта очень болезненна, а следов на теле почти не оставляет. Ей человека и до смерти упытать недолго.

Про эту дрянь я читал, конечно, ещё до случая с Ниной Ивановной, но на практике я с этим познакомился именно в тот злополучный день 4 сентября 2013 года.

Фээсбэшник взял со стола толстенную книженцию в твёрдом переплёте кирпичного цвета. Это был справочник Машковского. Один из палачей положил книгу мне на голову и стал придерживать её руками. Его напарник в это время изо всех сил стучал кулаком по злополучному фолианту.

После каждого удара у меня на секунду темнело в глазах. Казалось, что мой череп сейчас треснет, а мозг вытечет наружу. Боль была нестерпимой. Тут я уже не орал, не ругался, а просто безумно выл от боли, как дикий зверь.

Пытка длилась недолго, – минуты две максимум, – кончилась внезапно. Нина Ивановна просто взмахнула рукой, – и всё прекратилось.

Голова у меня болела и кружилась так сильно, что я не мог даже сидеть без посторонней помощи.

Открылась дверь. Вошёл старый фээсбэшник. Он принёс откуда-то высокий стул с обитым потёршимся велюром сидением и поставил его перед столом, за которым сидела старуха. Молодые полицаи взяли меня под руки и усадили на этот самый стул.

– Ну, – начала Нина Ивановна, ехидно улыбаясь мне прямо в глаза, расстояние между нами было сантиметров десять, – говорить-то будешь?

– Что вам от меня нужно? – с трудом прохрипел я.

– Вот! – с радостью воскликнула немка. – Так бы сразу! Значит так, слушай!

– Слушаю… – почти шёпотом ответил я, едва не заваливаясь на стол.

– Во-первых, ноги твоей чтоб не было у мудака Пензина! – прошипела старуха, загибая толстый палец. – Во-вторых, на уроках чтоб молчал! А то на тебя жалуются другие дети. В-третьих, учителям не дерзил чтоб! Мы этого не любим! И в-четвёртых, – тут она придвинулась ко мне вплотную так, что её глаза были в каких-то пяти сантиметров от моих; я чувствовал её дыхание, – гнилых зубов. – родителям об этом всём ни слова! Понятно?