– Э, что вообще происходит?! – испуганно и очень удивлённо воскликнул я.

– Пойдём-пойдём! – с приторной лаской в голосе прошипела мне на ухо Нина Ивановна.

И взгляд у неё был такой масляный, как у какой-нибудь старой поволжской купчихи.

Меня отвели в застенок. Это была каморка, образованная всё тем же путём незаконной перепланировки. Только вот для её образования пришлось отрезать драгоценные метры уже от 34-го кабинета.

Застенком эту комнату у нас называли вполне заслуженно. Словом, бытовали и другие названия: камера пыток, пыточная, трибунал и, – разумеется, – инквизиция.

Сама Нина Ивановна это место называла своим кабинетом. В документах каморка именовалась «комнатой воспитательной работы».

Сколько же горькой иронии было в этом официальном наименовании!

Впрочем, «воспитательная работа» (правда, о-о-очень уж специфическая) велась там постоянно. Оттуда постоянно доносились жуткие вопли пытаемых. Эти вопли были превосходно слышны на всех этажах. Вот, помню, сидим мы как-то на уроке, пишем себе, пишем… И тут как раздаётся эдакий утробный рёв: «По-о-омоги-и-ите-е-е! Убива-а-ают!».

Мы все, конечно, поднимаем головы, смотрим на учителя. А учитель отмахивался, – мол, пишите, дети, пишите… У нас такое часто бывало.

Все мы были к таким делам привыкшие, но если крики бывали совсем жуткие, то всё равно вздрагивали.

Особенно громко бывало в 34-м кабинете. Он был отделён от пыточной лишь тоненькой перегородкой. Заниматься там было практически невозможно. Вопли пытаемых заглушали слова учителя. Поэтому там, собственно, почти никогда и не занимались. Только если у кого-то была замена, – их могли оставить в этом кабинете. С нами это всего пару раз на моей памяти случалось. На всю жизнь запомнилось! Орали так, что мама дорогая!

Вернёмся, однако, к делу. Привели меня, значит, в застенок. Посадили на скамейку. По бокам от меня уселись молодые фээсбэшники. Напротив стоит стол. За столом сидит Нина Ивановна в тёмном углу притаилась.

Сидит она там, значит, как гадюка какая, и глумливо зыркает на меня своими жёлтыми, зловеще поблёскивающими из темноты глазами.

– Проведите его личный обыск, – злорадно прошипела она.

Приказ немедленно стали исполнять. Сначала они заставили меня вывернуть карманы.

– Так, что это? – злобно спросил один сотрудник, указывая на телефон.

– Телефон, – спокойно ответил я.

– Сюда давай его! – сказал полицай и отнял у меня телефон.

Таким же образом у меня забрали и кошелёк (там было триста рублей), пропуск в школу и тряпочку для очков. Затем они осмотрели носки и кроссовки, свитер и майку, штаны и трусы. После этого мне приказали раздеться и в чём мать родила сделать десять приседаний, попрыгать на одной ноге, попрыгать на другой ноге, сесть на шпагат (чего я сделать не смог) и проделать ещё множество подобных телодвижений.

Затем велели снова одеться.

Когда дело было сделано, – Нина Ивановна зажгла настольную ламп и придвинула к себе какие-то документы. Она нацепила на нос толстые очки в дешёвой пластмассовой оправе и стала читать.

Минуты две в комнате было тихо, как в гробу.

Затем дочь профессора подняла голову и начала допрос. Пока ещё не под пыткой, но с пристрастием.

– Марат, – обратилась она ко мне строго, но с улыбкой, –сознавайся! Нечего тебе отпираться. Только хуже будет. Мы про тебя всё знаем.

Я, разумеется, уже тогда превосходно знал, что это «мы про тебя всё знаем» – обычная ментовская уловка, и если тебе такое говорят на допросе, то значит это лишь то, что ничегошеньки они про тебя не знают.

– Что же это вы про меня такое знаете? – с усмешкой спросил я.

Только сейчас я заметил, что двое молодых фээсбэшников были русскими: голубоглазые блондины со вздёрнутыми носами. Те же, что наоборот, были явно иногородцами сами смуглые, носы крючковатые, глаза огромные. На евреев-сефардов похожи.

Старая немка вновь стала ворошить документы на столе. Я видел, что она их не читает вовсе. Так, пробежит глазами и в сторону отложит.

– Давай-давай, Маратик, – вновь заговорила она, смотря в документы, а не на меня, – не запирайся тут.

Тон её был насмешливый, но строгий, мол, не задерживай нас тут, знаем уже всё.

– Сознайся, брат, – мы тебе срок скостим! – с улыбкой воскликнул тут один из молодых.

И тут начался дружный галдёж четырёх фээсбэшников. Все они только и повторяли на разные лады, что, мол, сознайся, парень. Всё, мол, хорошо будет, – ты только сознайся.