«Когда-нибудь я куплю себе такие сапоги!» – думала она.

Третий этаж занимал убогий фудкорт. Там всегда было полно мышей, крыс и насекомых. Именно там обычно и ели девочки.

Там можно было купить очень вкусные чизкейки в коробочках, заказать ужасно дорогой, но невкусный кофе, от которого начинало болеть сердце, поесть печёного картофеля или шаурмы. Всё это девочки просто обожали.

Фудкорт был тёмный и тесный. Половина лампочек на потолке не горела. Пол его был выложен бедой, оранжевой и синей плиткой. Во многих местах она отлетела, и там был виден только цементный пол. В убогих лавчонках валящиеся от усталости с ног таджикские и узбекские женщины предлагали невкусную еду за большие деньги. Панорамные окна казались затемнёнными, но на самом деле их просто никогда не мыли. В воздухе было затхло и воняло так, будто тут кто-то сдох. Возможно, так оно и было.

Меля жила хорошо. Просыпалась она поздно, – обычно в одиннадцать или двенадцать. Обычно сразу шла тусить в ТЦ. Там же она встречалась с Крис. В школу она ходила нечасто. До ночи они с Крис слонялись бог знает где, а потом отправлялись домой к Меле. Там они лопали чипсы и смотрели кино.

Сначала Меля больше любила тусить в ТЦ. Она не привыкла много двигаться. Даже небольшая прогулка могла её утомить. Но со временем она полюбила слоняться по городу и стала отдавать предпочтение прогулкам. Тем более, когда они с Крис гуляли, то ни на минуту не забывали жевать. Обычно они пили на ходу дешёвые энергетики, ели чипсы и шоколадные батончики.

С каждым днём Меля всё больше внимания обращала на автомобили. К каждой хорошей машине она старалась подойти, заглянуть через окошко в салон, поглядеть на спидометр, поразглядывать глянцевые деревянные панели. Ей так нравились машины. Она очень хотела приобрести себе что-нибудь оригинальное, чтобы ездить. Чтобы все знали, кто едет.

Меля с детства привыкла к московским дворам спальных районов. Она любила их огромные пространства, любила чахлые кустики, под которыми в градах мусора лежали алкаши. Любила таджиков, которые этот мусор и этих алкашей убирали. Ей нравилось больные остролистые клёны и кладмены, делавшие под ними закладки. Ей нравились сизые голуби, стаями пасшиеся на жухлой траве, и огромные крысы, копошащиеся в мусоре.

Меля страстно любила свою страну. Она не только не испытывала никакой ненависти к окружавшей её действительности, – напротив, она любила то, что окружало её, то, что составляло её быт.

Иногда они с Крис выбирались в центр. Вот там Меле совсем не нравилось.

Тверская казалась ей огромной и совершенно чужой.

Она ощущала себя так, будто находилась за границей.

Улицы в спальный районах были для неё родными. Всё там было понятным, знакомым. У всего было своё место. Вот пакет летит по тротуару, подносимый ветром. Вот кошка сидит на пороге шавермы. Вот сама шаверма. Через окно видно, как там таджики работают. Толстые мужики с юга сидят за крохотным столиком, толкуют о чём-то и пьют кофе из пластиковых стаканчиков. Пьяницы на лавочках лежат. Голуби по тротуарам ходят. И дома все стоят такие нахохлившиеся, важные, точно старушки на лавочке. И в то же время такие родные. И небо серое – родное.

То от дело в центре. Там всё сияет постоянно. Мусора нигде нет. Всё вычищено, вылизано, отполировано. Дома стоят такие чистенькие, отреставрированные, всё мрамор да гранит новые. И улицы от этого кажутся ненастоящими. Не похожи они на настоящие улицы. Не ходят по таким улицам люди. И кажется тогда, я это всё просто декорации для какого-то фильма. Или что ты попала в кукольный домик большой. Что это не настоящий город, а модель, – город кукольных домов. И от этого Меле становилось страшно в центре. Ей казалось, что она попала в параллельный мир, в город, населённый злобными куклами.

Центр казался ей пустынным и отвратительным. Она не понимала, зачем тут столько бутиков. Они казались ей ненужными, пустыми и потому мертвенно-опасными. Их витрины подчас были оформлены как странные, пугающие инсталляции. Притом пугала в них больше всех их чахлая декоративность. Они были не просто неживыми. Они были имитацией.

Стены бутиков украшали гигантские плакаты с полуголыми стройными девушками, сжимавшими в руках сабли или слесарные инструменты. Но и от этих инструментов за версту разило бутафорией, а от самих девушек, от их поз – имитацией. Местами в салонах висели аляповатые модернистские картины. Точно так же, как и в тех девушках, в них не было никакого смысла. Одна имитация.

Здесь не было дешёвых кафе. Только полупустые роскошные рестораны, где одетые во фраки и вечерние платья люди неторопливо девали листики рукколы. Всё это выглядело каким-то странным, натужным и нездоровым.

Казалось, этим мужчинам и женщинам страшно неудобно в их пиджаках и платьях. Казалось, они испытывают жуткий дискомфорт от того, что находятся здесь, но при этом какая-то могучая сила удерживает их. Их глаза выглядели стеклянными. Еды в их тарелках была неаппетитна и напоминала пластиковые изображения еды для детских игр. Сами ресторанные залы казались пустыми и необжитыми.

Меля не любила центр. Она не видела тут жизни. Огромные, уходящие в небо громады кирпича, гранита и мрамора. Высоченные стены дорогущих отелей напоминали какие-то средневековые укрепления с бойницами. Казалось, всё это огромные замки нынешних феодалов, за стенами которых идёт другая, неведомая Меле жизнь. Или не идёт никакой.

Полупустые ресторанные залы наводили скуку и грусть.

От пустых бутиков делалось жутко.

Люди центра тоже анализ Мелю. Парни в плотно облегающих клетчатых брюках, начищенных до блеска штиблетах и укороченных пиджачках, тощие скуластые девушки в меховых шубах, загорелые блондинки с пухлыми губами, толстые чиновники на автомобилях с личными водителями, но особенно они.