– А ты знаешь, Андрей, я ведь видел тебя еще там, в Славянске. И не один раз…

– Возможно ли это? – невпопад прокричал Ковалев, лихорадочно соображая, что же делать.

– О, да, друг мой, – судорожно засмеялся Егоров, вгоняя последний патрон в магазин своего пистолета. – Я хорошо рассмотрел твоё лицо… через прицел моей винтовки. Оно было таким задумчивым и серьезным. Если бы ты знал, сколько раз я мог грохнуть тебя прямо там, на месте!

– Так, значит, это был ты… Тот неуловимый снайпер, который положил моих парней, – догадка болью пронзила сердце Ковалева.

– Война… Она всех делает убийцами, – мрачно усмехнулся Егоров, передергивая затвор пистолета. Он поднялся со своего места. Ковалев в этот миг сделал то же самое. Они вышли из своих укрытий одновременно. У одного в руках был автомат, у другого – пистолет. Они держали друг друга на прицеле.

Два друга, которых война сделала врагами…

– Почему, Вася? – с блеском в глазах выпалил Ковалев. – Зачем ты перешел на их сторону?

– Ты меня считаешь предателем, – невозмутимо отозвался Егоров. – Но ошибаешься… Я воевал вовсе не против России, я воевал против тех, кто ведет нашу страну прямиком к пропасти. И ты ведь знаешь, что я прав! Разве ты не чувствовал себя брошенным на произвол судьбы? Им плевать на тебя, на меня, на русский народ. Они хотят только одного – власти…

– Может, и так. Но ведь это не оправдывает того, что ты делал. Ты же своих убивал, своих братьев, – глаза Ковалева увлажнились, и по его щеке скатилась слеза.

– Братьев? – переспросил Егоров. – А ради чего они пришли сюда? Это ты один такой идейный, воевал за Россию. А они… и так уже были мертвы.

– Ты говоришь почти как Дима Вяземский, – вспомнил Ковалев недавнюю историю 1 . – Ты стал демоном, Вася!

– Демоном? – мрачно усмехнулся Егоров. – Возможно… А знаешь, Андрей, почему я не убил тебя тогда, в Славянске? Нет, вовсе не из жалости и не потому, что когда-то сам же спас тебя. Просто я хочу, чтобы ты понял, что понял я… Ты такой же, как я. Ты думаешь, в отличие от остальных. И… – он не закончил фразу, услышав шорох за спиной. Обернувшись, он нацелил свой пистолет на ополченца, подкравшегося к нему сзади.

– Не стрелять! – закричал Ковалев своему подчиненному и «брось пистолет» – Егорову.

– Брось пистолет, Вася. Клянусь. Я дам тебе уйти…

– Ты отпустишь того, кто положил твоих парней? А как же ты объяснишь это своему начальству? – засмеялся Егоров. – Вон, сколько свидетелей, – он кивнул на других ополченцев, которые спешили на помощь своим товарищам.

– Ты видишь, что окружен. Брось пистолет! – повторил свое требование Ковалев и крикнул ополченцам:

– Не стрелять!

Оглядев тех, которые держали его на прицеле, Егоров скривил мрачную гримасу и посмотрел на Ковалева.

– Андрей, я облегчу тебе задачу, – с этими словами он приставил дуло пистолета к своей голове и… произвел выстрел.

– Нет! – вскрикнул Ковалев и подбежал к безжизненному телу, которое распласталось на земле.

– Нет! – вскричал Андрей Ковалев и… проснулся. Сердце бешено колотилось в его груди, и он сильно вспотел и должен был отдышаться. За окном стояла темная ночь. Переведя дух, Ковалев еще долго лежал на спине, вглядываясь в темноту, пока не стало светать.

Ему часто снился этот сон, который возвращал его к временам известных событий. С тех пор прошло уже четыре года, но воспоминание было столь ярким, что казалось, будто все случилось вчера.

Вскоре после Иловайска Андрей Ковалев вернулся в Россию…

Увы, эта поездка, кроме новой боли, ничего не принесла ему. Боли не телесной, – по счастью, за все время боев он не получил ни одного серьезного ранения, не считая одной царапины от пули, что едва задела его под Славянском. Но боли, которая терзала его израненную душу. Напротив, эта боль усилилась, и причиной тому был отчаянный поступок Василия Егорова.

Андрей чувствовал себя виноватым в том, что случилось тогда, в том лесу. При мысли о том, что он причастен к гибели близкого друга, человека, который спас его когда-то, – а она, эта мысль, нестерпимо мучила его, – теперь ему хотелось только одного – забыться. Бутылка водки стояла на столе, и он то и дело порывался распечатать ее, чтобы наполнить стакан доверху и утолить горе. Но что-то останавливало его от этого шага. Краешком сознания он понимал, что, если сейчас сорвется, то остановиться уже не сможет. Перед его мысленным взором мелькали образы тех, кого он любил. Особенно часто он вспоминал свою жену, с которой познал мимолетное счастье (ее забрала смерть). Странно, но когда она была жива, он едва ли считал те дни счастливыми, но после все стало восприниматься в ином свете!