Шрифт:
— Дай мне послушать тогда, — надулся я и пошёл к двери.
Я сел рядом. Слышимость и так была хорошей.
— И это действительно всё, что тебе нужно? — голос мамы.
— Да, госпожа, — голос Ани. Уверенный.
Госпожа?
Мне стало за неё стыдно.
— Ты осознанно впутала во всё это моего сына, — холод, опять этот холод в голосе.
Мама, дай уже мне решать, куда я могу впутаться, а куда нет! Хотя она никогда и не запрещала, просто была в курсе.
— Это всё неважно, госпожа, — отозвалась Аня. — Вы же знаете.
— Может знаю, а может и не знаю. Очень уж слабо верится во всё тобой рассказанное. Особенно часть, что сам Винтер Криг — министр юстиции Арса — твой отец.
Вот это поворот!
— Это ваше дело, госпожа, верить мне или нет.
— Это тоже неважно?
— Да, это тоже неважно, — уверенно сообщила Аня. — Для меня. И я уверяю, это действительно так.
— Убивать и причинять зло… — мама не могла подобрать слова.
— Это лишь необходимость, чтоб освободиться от временных ограничений, госпожа.
— И что, это всё ради моего сына? Вряд ли, скорее это всё ради тебя, — опять этот лютый холод в словах матери. Аня не смущается, не стесняется. — Он лишь средство.
Тишина.
Это конец? Нужно входить, защитить, спасти!
— Все мы нужны кому-то лишь зачем-то. Кому-то больше, а кому-то меньше. Кому-то только ради денег, кому-то ради детей. Но для меня он смысл всего.
Снова тишина.
— А что отец?
— Мы с ним поругались. У нас не такие хорошие отношения, как у Вас с Вашими сыновьями, госпожа.
— Оно и понятно, — проронила мать уже без холода.
Почему маму не смущает «госпожа»?
— Я не могу принять решения прямо сейчас.
Тишина. Мне хотелось убежать.
Вначале желание было убежать от их обеих, от этого безумия и напряжения, от той угрозы, что скрывалась за каждой фразой. Но потом пришла мысль убежать, забрав с собой Аню. Плевать уже на мамину поддержку, плевать на всё. Убежать и поменять номер телефона, и чтоб никто про нас с Аней не узнал.
— Я понимаю, слишком много деталей для Вас, но я выжгу каждый метр этого мира, развоплощу каждого, разрушу цивилизации и повергну в хаос народы, только…
Что она говорит? Она это маме говорит? — с ужасом осознал я.
Меня потянул Кузя за руку.
— Стой, не сейчас! — стал отбиваться я, он на меня шикнул и утащил в сторону силой.
— Если ты не съешь свой суп, мама обязательно всё узнает, — шикнул он. — К тому же спалишься, и меня спалишь!
Я сглотнул, так и не узнав, чем всё закончится и две минуты сидел, прислушиваясь. Крики и вопли я бы услышал даже с кухни, но их не было.
Суп в себя я просто затолкал под вопли желудка Шрёдингера о том, что он это есть отказывается. Мама сказала — значит надо есть. Хотя тут уже не в маме дело.
Они, вопреки ожиданию Кузи, не выходили ещё долго. Так долго, что я пошёл гулять вокруг дома. Ко мне подбежал местный пёс, весь заросший — имени его я не знал. Стал на меня гавкать и вилять хвостом одновременно.
— Ты пёс Шрёдингера? — рассмеялся я.
Вышел на улицу, постоял на асфальтированной дырявой дороге, посмотрел в пустые дворы умирающей деревни. Вернулся назад, прошёлся по огороду, пособирал малину.
Мама окликнула меня, когда я был в малине. С колотящимся сердцем я вынырнул оттуда и построился по стойке смирно.
— Ну? — не выдержал я.
Мать покачала головой.
— Мне выметаться из дома? — руки и ноги переставали слушаться, в глазах темнело, я уже продумывал план отступления.
— Погоди ты. Чуть что, сразу бежать, — нахмурилась мать. — Максимка, я понимаю тебя, понимаю потому, что помню себя с Виталиком. Суд дал мне два года условного срока за наркотики.
— Да, ты рассказывала.
— И это я ещё хорошо отделалась. Виталик сел на пятнадцать и мы разводились уже через суд, когда он был в тюрьме. Потом его братки ко мне приходили, — она указала на шрам на виске. — Потом приходили ещё раз, — покрутила выбитым большим пальцем.
— Ты рассказывала и я тогда не понимал, почему ты вообще туда влезла.
— Сейчас понимаешь?
— Понимаю, мам.
— Тогда иди и расскажи Ане, иди прямо сейчас, пока ещё не слишком поздно. И там, поверь, не будет два года условки. Там будет пожизненно или яма в лесу. Доверься матери.
В груди словно ножом резануло. Я покачал головой.
— Нет, мам, я так не могу. Лучше уж как спичка: вспыхнуть и выгореть. А после всю жизнь провести на зоне, чем жалеть, — с тоской в голосе проговорил я.