– Не злись, Фло, - вытолкнул он, останавливаясь в дверях их спальни. – Давай поговорим спокойно.

– О чём? – почти искренне удивилась жена, усаживаясь перед зеркалом.

– О твоих поездках в Галагат. Тебе стоит поберечься. Хоть этот туман и кажется безвредным, но дурные сны, и солнце…

– Я осторожна.

Орест нахмурился.

– И всё же я предпочёл бы, чтобы ты оставалась дома в эти дни.

– Бенедикт так и говорил, - фыркнула Флорика, поправляя влажные от снега волосы, - что ты мечтаешь снова сделать из меня глупую девчонку, которая заглядывает тебе в рот и сидит на одном месте, как курица…

Орест вспыхнул, резко выпрямился. Ореховые глаза яростно сверкнули.

– Ты обсуждала нашу жизнь с Бенедиктом?! С этим… выродком! Нашу с тобой жизнь!..

– Бенедикт не выродок! – огрызнулась супруга, прекрасно понимая, что нарушила негласное табу семейной тайны. – Он, конечно, не титулованный дворянин, расшаркиваться в высшем свете не умеет, но он мой друг! Уж какой есть, других нет!

– Друг! – презрительно повторил Орест.

Супруги смерили друг друга злыми взглядами, но оба промолчали. Фло понимала, что самое время прикусить язык, чтобы погасить очередную ссору; Орест мысленно поражался тому, как самая невинная и отвлечённая фраза истолковывается совершенно в ином ключе. Ведь поговорить-то хотелось совсем о другом. И цепляться не за те слова… Будто кто чужой дурманил разум, искусственно поворачивая разговор в нужное ему русло зла и обоюдной ненависти…

– Папа, там… ломится кто-то, - раздался за спиной Ореста испуганный голос. – Ставни закрыты, но кто-то бьётся с той стороны, очень сильно бьётся…

Внизу раздался дикий крик, и Орест бросился в коридор, швырнув Рамона себе за спину. Флорика поймала сына, прижала к себе, на миг ощутив вспышку обжигающего гнева: сам-то помчался разбираться, бросив детей на неё. И это у него хватает наглости обвинять её в недобросовестном материнстве!..

– Ма! – в спальню влетел Равен, обхватил руками за пояс, бросил перепуганный взгляд через плечо. – Там… там…

Договорить мальчик не успел: в коридоре раздались новые крики, хрипящий рёв, утробное чавканье, - а в следующий миг в спальню бросился выскочивший со стороны лестницы Орест, оттолкнул с порога жену и детей, и с грохотом захлопнул дверь.

– Баррикады, живо! – гаркнул он. – Они не должны попасть внутрь!

Флорика послушалась мгновенно: убедил белый, как лист бумаги, цвет лица супруга. Такого Ореста она не видела: руки мужа тряслись, пока он сдвигал с места тяжёлый шкаф, губы посинели. Фло растерянно обернулась на закрытые ставни, и тотчас вздрогнула от грозного оклика:

– Окна тоже, быстро!!!

Вместе с детьми она подняла тяжёлый сундук, грохнула на широкий подоконник, служивший также и письменным столом, придвинула вплотную к дребезжащим стёклам. Следом подтянула громоздкое трюмо с толстым зеркалом, молча глянула на супруга, вытиравшего со лба пот.

– Что там? – едва слышно спросила она, кивая на загромождавший проход шкаф.

Орест ответил не сразу – переводил дыхание – зато все четверо услышали новые крики и торжествующий звериный рёв. Дети одновременно вздрогнули и прижались к матери, Орест резко выдохнул, сжимая кулаками виски.

– Они… добрались до комнат прислуги, - глухо выговорил он. – Порвали на куски горничную… кухня вся в крови… Кто успел, спрятался в подвале, а я… бросился к вам…

– Да кто же там?! – в нетерпении воскликнула Флорика, и тотчас шкаф у двери дрогнул от мощного удара.

– Исчадия, - выдавил Орест, обводя взглядом спальню, в которой все четверо оказались, как в ловушке.

Заплакал Рамон, пряча лицо подмышкой у матери; зажмурился Равен, зажимая уши кулаками и стараясь не слушать жуткие звуки, заполонившие весь дом. Орест шагнул к семье, обхватил жену и сыновей, не зная, что ещё предпринять. Оружия в спальне они не держали – да и, по правде, ни он, ни Флорика не были искусными воинами. А то, на что были способны эти твари, он уже видел своими глазами.

– Я тебя очень сильно люблю, Фло, - прошептал он, прижимаясь к ней. – Очень сильно…

– И я тебя, - прерывисто выдавила супруга, и в больших карих глазах Орест увидел слёзы. Не страха и не боли – самого глубочайшего сожаления о том, что столько лет потеряно для их взаимной любви. Оба оказались недостаточно сильными, чтобы сохранить это чувство, оба позволили усталости, раздражению и гневу овладеть собой, оба выпустили из рук хрупкую чашу семейного согласия. Хвала Единому, в треснувшем бокале всё же сохранились капли любви…

Бывший король притянул к себе сыновей, крепко сжал, ощутил лёгкие руки поверх своих – Флорика тоже обняла детей – и прижался к родным губам своей супруги. Женщины, ради которой он когда-то, целую вечность назад, отрёкся от престола. И, Единый тому свидетель, она этого стоила.

…Треснуло зеркало от резкого толчка. Жалобно скрипнул шкаф от беспощадного напора. Заскулили дети, цепляясь за одежду родителей. И злой, протяжный вой пронёсся по коридору, заполонил улицу, разрывая ночь жуткими звуками приближавшейся смерти…