В итоге разговора выразил надежду, что псковская земля, столь славная в российской истории - даст юному поэту (именно так!) богатый материал для патриотических мечтаний и новых вдохновений. Александр поблагодарил, поднялся и поспешно откланялся.

– Вы не будете в обиде - если я чуть задержу вашего батюшку? Дабы просто поболтать - как старым знакомым?..

Александр увидел в глазах отца жалобное выражение и сам ощутил что-то жалкое в себе.

– Ну, разумеется!
– сказал он любезно. И лишь успел бросить отцу, что встретится с ним через пару часов на постоялом дворе. Он знал, что отец еще собирался заглянуть к помещику Рокотову...

Адеркас слушал эти семейные переговоры, сочувственно улыбаясь. Он по должности был на страже устоев, а семья значилась в государственной табели одним из устоев. Александр вышел... Он знал, наверное, разговор пойдет о нем, но не хотел думать об этом.

...по горе теперь идет она

К брегам, потопленным шумящими волнами,

Там, под заветными скалами,

...печальна и одна...

Он пытался вернуться к стихам, начатым давеча, но строки рассыпались. Разговор с Адеркасом вышиб из колеи.

Он пошел бродить по Пскову. С тех пор, как впервые, сразу после Лицея, увидел этот город - установилась какая-то связь с ним... Вообще, провинция (он понял давно) куда боле выражала вечное, чем столица - столичная жизнь: все суетно, все непрочно. А здесь... как сто лет назад и двести, так же двигались в толпе монашествующие и миряне и только вблизи церквей и монастырей как бы разделялись - и можно было вполне представить себе эпоху Грозного или Годунова... так же тянулись возы с товарами, въезжавшие в город, перед лотками на улицах толкался торговый люд - и спешил ремесленный, с деревянными ящиками с инструментом, - и бородами, похожими на те, что некогда брил Петр - чуть не топором... Только купцы поважней проезжали в пролетках медленно, оглаживая нечто, уже ухоженное и подстриженное на европейский манер. Стыли у калиток замужние бабы в цветных платках и девицы (без платков) - оглядывая прохожих... и лузгая бесконечные семечки... и прохожие сторонились неловко, в опаске, чтоб сбоку или сзади на них не плюнули лузгой - нечаянно - не нарочно! потому что лузга - тоже было нечто вечное: просто бабы и девки в этих краях всегда стояли у калиток и грызли семечки, сплевывая под ноги кому-то - и в глазах у них угадывалась тоска по несбывшемуся (или, может, не бывающему вовсе в жизни) и всезнание, что будет, опять же - через сто, через двести лет... что когда-нибудь так же - только другие они - будут у калиток, разглядывать проходящих, сорить лузгой... ибо семечек эта земля рождала всегда куда больше - чем удачи, чем счастья.

При первой встрече он думал, что Псков напоминает ему Москву - всем златоглавым пиршеством куполов, - но не напоминал... Не только в силу различия московских колоколен и неподражаемых псковских звонниц! Странно! Он вырос в Москве - ну, конечно, только детство - с тех пор - Петербург, Кавказ, Крым, Бессарабия, Одесса... но, верно, потому - меньше всего способен был воспринимать Москву, как "феатр исторический". (Он любил иногда произносить по-карамзински - "феатр".) В Москве было много личного: мальчик, в одиночестве, блуждавший полдня по большой, запутанной, неприбранной квартире - словно в поисках себя или внимания к себе... в зимнем пальтишке с башлычком скатывавшийся на санках с горки в присутствии няньки или гувернера, рядом с такими же закутанными, заносчивыми барскими детьми, держащими за руку кого-то из взрослых, озирающими друг друга при встрече пристрастным взглядом - как породистые собаки на поводках у хозяев: кто - чей? кто кого?.. От всей жизни в Москве у него не осталось почему-то - ни друзей, ни воспоминаний - что само по себе было воспоминаньем... (Он ощутит себя москвичом поздней.) По Пскову же он шел, будто листая тома Карамзина... Почему Шекспир мог изобразить в своих драмах войну Алой и Белой розы - чуть не всю старинную историю Англии? А мы не можем? Разве наша история не театр трагедии? И наш Грозный не так же страшен, как Ричард?..

Начинался обеденный час - и почтенные отцы семейств шли домой к обеду - а на пороги известных в городе домов, кои эти отцы семейств старались миновать быстрей, делая вид, что они им незнакомы (только краешком глаза) выходили полусонные проститутки и тоже лузгали семечки: их время еще не наступило... Провинциальные дамы вплывали в главные улицы под зонтиками от солнца (хоть солнце лишь смутно проглядывало сквозь легкие, но почти без просветов облака), - расплывшиеся - особенно в талии, и сильно напоминавшие бендерских (бессараб-ских) матрон - раскланивались по ходу со встречными из своего круга и откровенно оглядывали наскрозь всех прочих...

...Никто ее любви небесной не достоин.

Неправда ль: ты одна... ты плачешь, я спокоен...

Тут все обрывалось. Почти наверняка стихотворение не состоится. Все это слишком близко... Прошла любовь - явилась муза... Только так он был устроен! И завидовал тем, кто мог исходить - стихами и чувствами одновременно... Ему всегда нужно было чуть отрешиться - нужна дистанция. Он был силен тогда, когда нечто общее захватывало его - но сейчас меньше всего хотел, чтоб чувство осталось позади.

В перелесках на пути, несколько прореженных близостью города - и звавшихся по-городскому садами - прыгали по деревьям беззаботные белки...

...никто ее колен в забвенье не целует...

...мелькали их пышные хвосты, они не боялись людей и тоже с интересом оглядывали прохожих - почти как девки у калиток - почти человечьим, круглым выпуклым глазом - белку видишь только сбоку - лишь хвост и профиль, и глаз. А там - купеческие склады протягивались чуть не на целый квартал!
– из их подвальных дыр без стеснения вылезали на свет жирные крысы - и не спеша, переваливаясь с боку на бок, пересекали дорогу - спокойно и торжественно таща длинный хвост - возможно, тоже прозревая свою вечность в мире. Похожи на белок, лишь хвосты потоньше.

Там, под заветными скалами,

Теперь она сидит печальна и одна...

Никто ее колен в забвенье не целует;

Одна... ничьим устам она не предает

Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных...

(Надежда, надежда!) Почти рядом или поблизости, в прореженном лесу или прямо на пустыре - простые бабы мочились без стеснения, стоя по-деревенски расставив ноги, при этом лица их были серьезны и как бы отвлечены чем-то важным. Мужики старались для той же цели прибиться к дереву.