Он вдруг подумал, что во Пскове существует свой домашний Бог. (Не тот, что в Питере, в Москве... не тот, что в Новгороде!) Даже названия церквей: Никола на Горке, Никола со Усохи... С усохшей речки, то бишь. Грустная, нищая, безрадостная! Но каков язык! Запсковье. Завеличье... "Со Усохи..." (Насколько лучше сказать "замостье" - нежли "за мостом"!) Почему республиканский Псков с такой охотой помогал Ивану III в сокрушении другой республики - Новгорода? Почему напившиеся крови псы Грозного остановились перед Псковом, и сам Иван потребовал милости к городу?.. В Новгороде пало до шестидесяти тысяч: побиты, потоплены... с женами, с детьми... Во Пскове опричники садятся за столы, уставленные яствами, накрытые прямо на улицах осторожным Токмаковым и прилежными горожанами - словно для встречи дорогих гостей. "...утрата воинского мужества, которое уменьшается в державах торговых с умножением богатства, располагающего людей к наслаждениям мирным..."

А после - это мужество вдруг возникало вновь - и выдерживало многомесячную осаду Баториеву. Что здесь рознится меж собой? Нашествие безумного Ивана с его опричниками - и Баторий?.. Свой царь, чужой король?.. "Псков удержал до времени свои законы гражданские, ибо не оспоривал государевой власти отменить их..." Александр взирал на нынешних горожан: сегодня они б тоже накрыли столы - с усердностию! "Вольность спасается не серебром, но готовностью умереть за нее... кто откупается, тот признает свое бессилие и манит к себе властелина..." Он внимательно читал Карамзина.

"Манит к себе властелина..." А может, на Руси редко дорожили свободой или не придавали ей такого значения? То ли дело - чужеземное завоевание?

Он оставит "Онегина"! Он не в силах сейчас писать о любви - она слишком в нем самом.

Никто ее любви небесной не достоин.

Неправда ль: ты одна... ты плачешь... я спокоен...

Но если...

На секунду он подумал, что жесток - обрекая ее на одиночество. Женщина, подобная ей...Такое и желать бессмысленно! Им все равно больше не свидеться. Или не скоро. "Но если..." Все равно это "если" томило его и не давало покоя. Что может быть в этом "если"? А верней - кто может быть? Он мысленно перебирал всех, кого знал, кто мог быть сейчас подле нее. (Странно - он не думал только о Воронцове! Муж есть муж - ничего не попишешь - и думать бессмысленно!) Раевский? Но он егодруг - он же и познакомил их. Даже можно сказать - толкнул друг к другу. И потом наблюдал насмешливо и жестко - как они бились в тенетах, не смея... стараясь скрыть... Свысока. С невыносимой улыбкой! Нет, не Раевский. А кто же? Их было много тащившихся за ней в унынии и надежде. Почему она терпит это? Или втайне каждой женщине нужно, чтобы кто-то тянулся сзади?.. Шлейф. Даже самая лучшая. Нуждается. Он выругался матом. Все равно этих слов в русском ничем не заменить. Душный запах комнаты, где они провели несколько часов, ударил ему в ноздри. Запах пота, любви и...

Одна... ничьим устам она не предает

Ни плеч, ни жадных уст, ни персей белоснежных...

Пусть! Покуда он верит, что это так. Верит!.. Пахнуло влагой и сыростью большой воды. Он обошел стену кремля и вышел к Великой... Легко сбежал по берегу вниз. Как на каждом берегу, здесь загорали брошенные лодки. Бортами друг к другу или наискось. Высохшие, выцветшие, пересохшие или с водой чуть-чуть на дне. С веслами, оставленными на сиденье, без весел. Дырявые - заткнутые кугой. Он сел в одну - в ту, что была с веслами - и поднял весла. Он плыл по берегу, работая веслами. То была его жизнь. "Свободы сеятель пустынный..." Весла на воду! Весла на воду!.. Он рассмеялся. Великая была уже Невы - но величавей ее. Потому что текла, не втиснутая в гранитные гробы... Нева была истеричкой - по сравнению с ней. Вечно бурлила и страдала надрывно и наглядно. Великая текла в городе - но была свободной рекой. "Вольность спасается готовностью умереть за нее..." Он не мог спастись - он был окован. "Ты ждал, ты звал... я был окован..."

Какие-то строки словно приснились - и опять куда-то делись. (Как всегда. Надо бы записать! Он тоскливо огляделся. Округ утлые домишки свидетельствовали, что письменность еще не свила здесь гнездо. Разве какая-нибудь бумажка незначащая. Спрятанная за образами. Иван Федоров еще не приходил сюда. Но все же - здесь была какая-то тайна. Божья земля. Тайна своего - домашнего Бога. Если была в самом деле какая-то идея у всей этой земли, верно, она сокрыта тут. Средь невысоких холмов, похожих на старинные могильники. Надо только отрыть - как старинный меч. Он не знал слов "русская идея", придуманных поздней... Да и... вряд ли успел понять, что, если она была, эта идея - он сам был частью ее. Одной из ипостасей.

Ты ждал, ты звал... я был окован...

Могучей страстью очарован

У берегов остался я...

Он усмехнулся мрачно. Сидит над рекой в дырявой лодке, на пустынном замусоренном берегу - уткнув весла в землю. И сочиняет что-то - об океане. Российская судьба! Он смотрел на реку. Великая, величавая... Река не пахнет - как море, река отдает лишь прелью и сыростью. (Может - историей?) Море пахнет солью и свежестью, и бегством. Даже от себя. Возможностью бежать. "Судьба земли повсюду та же..." Почему он подумал нынче оставить "Онегина"?.. Потому что любовь не улыбнулась ему. Улыбнулась - ненадолго. "Могучей страстью очарован..."

Но при чем тут - "Онегин"? При том! Надо сказать себе откровенно... Он не в силах написать письмо Татьяны. Письмо женщины - к тому же семнадцатилетней, к тому же влюбленной... Когда нет крыльев взлететь... "Она была девушка, она была влюблена..." Это было бы под силу разве Баратынскому! Тот бы смог... Письмо девушки... влюбленной. А он сам мужчина, двадцати пяти - в возрасте, в опыте. "Ты слишком нежен - тебя погубит женщина!" Все равно! У него нет - этой детской нежности, никогда не было. Потому что мать не любила его. Где это он прочел? "У меня не было первой любви - я сразу начал со второй..." А хорошо! Какой-то средний французский роман.

Стал вспоминать всех своих женщин - кроме той, единственной, что была там... В аккуратном немецком домике, на пороге разлуки. Перебирал их терпеливо - одну за другой. Жаждал разорить свою душу и встретить вечное. Ничего не было. Они бросались на постель - как на поле брани. Добро еще некоторые жаловались на обиды: муж лезет под юбку любой дворовой девке. Это походило на правду или... было б лучше - чтоб походило. Особенно старались кишиневские матроны. Чиновницы. Они вместо "люблю" - шептали "молодец"! Их нежные южные усики подрагивали, как у мышей над кринкой со сметаной. "Молодец!"- так офицер поощряет солдата. И чувствуешь себя быком, которого берут на племя. Где ему написать письмо Татьяны?