– Представляю... Опять съедется весь новоржевский бомонд!
– морщилась Прасковья Александровна.

– Что делать?
– вступала Аннет.
– На ярмарку всегда съезжается много людей - из разных мест, всем нужно что-то купить, на то и ярмарка!

– А "Фонтан" - это о чем? Я, как бабка моя покойная, императрица Екатерина, - любитель фонтанов.

– Поэма о любви, ваше величество!..

– А-а... о любви! А разве она существует на свете?..

– И скоро еще выйдет "Онегин"... Первая песнь! Я с удовольствием... на суд вашего величества... в библиотеку... Иван Андреевич Крылов... два экземпляра!..

– Александр, давайте померяемся талиями!
– предложила вдруг Евпраксия-Зизи, в головку которой всегда лезли самые необыкновенные мысли.

– То есть как?..
– смутился Александр, которого не так просто было смутить.

– Обыкновенно!
– И Зизи откуда-то достала материн портновский метр: Прасковья Александровна несколько увлекалась шитьем. Хотя, странно, шила обычно только для себя. Для девочек - заказывала... Евпраксия у всех на глазах обмерила себя - зачем-то сперва бедра, почти детские еще, а потом талию. Талию - особенно серьезно... Мать хотела прервать это не совсем приличное действо, но улыбнулась - и не стала. Пусть себе! Нижняя губка ее вздернулась - и застыла чуть горько, точно в зависти молодой свободе. У девчонки такая талия - она может позволить себе!..

– Ладно!
– сказал царь.
– Ты мне вот что скажи... Как вышло, что ты легко сдружился с Инзовым и не смог ужиться с Воронцовым?.. Который, считается, уж такой либерал!..

– Ваше величество, генерал Инзов - добрый и почтенный старик, он русский в душе, он не предпочитает первого английского шалопая всем известным и неизвестным своим соотечественникам!

– ... еще могли быть некоторые причины, чтоб ему не хотелось тебя понимать - не так? Голос Элизы был нежен. Экипаж удалялся к Одессе - в никуда, колеса постукивали: жизнь-смерть, жизнь-смерть.

Но... как всякий молодой человек - да и не только молодой, просто влюбленный, Александр не способен был ни на минуту взглянуть на все глазами Воронцова. Могли быть причины, не могли - какая разница? Ему нужна была ее любовь - вот и все! Ему не хватало любви!

Граф так верит ей, так легко покидает ее - оставляя ее, Валерию, с де Линаром! Но тот граф - не этот! "И, однако, она прикасалась к его груди, он вдыхал ее дыхание, ее сердце билось рядом с его сердцем, а он оставался холодным как камень... Как, - говорил я себе, - в то время, как за один ее поцелуй я заплатил бы всей своей кровью, но он не ощущает своего счастья..." Он попытался представить себе надменного чиновного Воронцова вечером, в халате... домашним, расслабленным, может, даже - ласковым? Обнаженный Воронцов! У него сводило горло. Наверное же, он что-то говорит ей? Должен говорить! Возможно, и она что-то... Возможно, те же слова! Невозможно, невозможно!..

– Теперь вы!
– сказала Евпраксия властно - и обернула его метром. Александр ворочался послушно.
– Не может быть!
– воскликнула Зизи, еще раз без стеснения обмерила. При этом полудетский живот ее уперся в него...

– Что - не может быть?
– спросил Александр.

– Послушайте! У нас с Пушкиным - тальи одинаковые!
– торжественно оповестила она.

– Ну, это значит... одно из двух... или у вас талия не совсем молодого мужчины, или у меня - талия молоденькой девушки!..

Все смеялись.

– В самом деле!
– сказала Зизи и почему-то посерьезнела - так, словно было о чем подумать. Аннет смотрела на них жалобно и тоскливо... Души неопытной мечтанья / Смирив со временем (как знать), / По сердцу я нашла бы друга...

– Нашел с кем связываться! Да он же упрям, как кляча, - твой Воронцов! В Тильзите его полк должен был охранять меня - так он сказался больным! Видишь ли, потому, что он - англоман и терпеть не может Бонапарта. Не дал увлечь себя даже любопытству! Это - когда многие мои офицеры тайком от меня - я-то уж знал!
– переодеваются в статское - только бы попасть в Тильзит и узреть воочию властителя полумира!

Как-то перед вечером - или в начале вечера, сидя за общим столом в зале среди общего шума, уверенный, что все сидят за столом, он вышел в другую комнату. Хотелось побыть с собой. Не глядя, открыл дверь в соседнюю и... натолкнулся на Прасковью Александровну, примерявшую платье. Она стояла перед зеркалом и как-то замедленно вертелась перед ним - один бок, другой. Увидела его, чуть смутилась - но не прогнала, только чуть отодвинула от себя шандал со свечами. Став больше силуэтом самой себя... Капора не было. Платка тоже. Копна распущенных и все еще пышных волос упала на плечи. Платье было открытым - может, слишком - по возрасту. Нагие плечи, грудь... И шея - Боже мой! Выдвинутая губка Марии Антуанетты, делавшая ее порой некрасивой, сейчас была полуоткрыта, как для поцелуя. Он вздрогнул.

– Ну, как? Мне идет?
– спросила она и вновь повернулась к зеркалу.

– Очень!
– сказал Александр искренне.
– Очень!..

– Ну, вот... а вы все считаете...
– не договорила.
– ... что я старуха! (Слышалось и без слов.)

Она так и стояла, как он застал ее - прижав ладонями бедра, чуть вытянув руки и несколько приподняв платье.

– Иногда, знаете, кажется, что не все потеряно... а иногда...

Она улыбнулась - и протянула ему руку. Подумав - протянула обе. Он поцеловал их по очереди - как целовал руки только нравившихся женщин. У него чуть кружилась голова.