А через две недели он действительно вышел из тюрьмы; он и сам до конца не понял, что его спасло: вмешательство какого-то влиятельного человека или же особая милость судьбы? Как бы там ни было, он, выйдя из тюрьмы больным и — что было гораздо хуже для бывшего пламенного революционера — сломленным, в этом странном освобождении теперь не находил ни радости, ни смысла. Ему и идти-то было некуда: на съемной квартире, которую он снимал до ареста, теперь жили другие люди. Побродив по выстуженному, бесприютному городу, Николай пошел к Ольге Ларичевой, чтобы обрушить на нее свою ненависть.

Он долго звонил в дверь квартиры Ларичевых, однако ему никто не открывал. Подумав, что в квартире, видно, никого нет, Николай вышел во двор, где и столкнулся с дворником.

На вопрос Николая о Ларичевых дворник ответил, что из всей семьи нынче осталась только младшая барышня.

— Мы вот с ней сегодня собачку хоронили, барышня очень плакала. Старшая барышня? А старшая уехала еще осенью. Ну мне откуда знать — куда? Не докладывали. Говорят, за границу, с полюбовником сбежала. Теперь все туда бегут, — пожал плечами дворник. — А родители барышень померли. А вы что же — знакомый их будете?

Николай кивнул:

— В некотором роде.

— Вы бы пошли к младшей барышне, — вдруг сказал дворник, — жалко девку, пропадает она. Как бы руки на себя не наложила.

Николай отвернулся и смотрел, как падает густой снег. Значит, Лели нет, предала и уехала, ускользнула. Болезнь давала о себе знать, в нем все сильнее разгорался страшный жар, голова взрывалась. «А мне и пойти некуда, — пронеслось в голове, полной пульсирующей боли, — а, впрочем, не все ли равно… Лечь на белый снег, забыться, уснуть. Ни разочарований, ни обид, остудить горячую голову».

— Сходите проведайте барышню! — откуда-то сбоку (Николай и забыл о нем) снова раздался голос дворника.

Ксюта Ларичева — смешная сероглазая девочка, которая всегда смотрела на него с обожанием. Он как-то заметил ее взгляд, обращенный на себя, и усмехнулся: не иначе влюбилась в меня?! Но он даже думать не стал «в эту сторону». Для него существовала только звезда по имени Леля.

«Зачем мне туда идти? — вздохнул Николай. — Кого я могу спасти, если от меня самого ничего не осталось?! Ксюта пропадает? Ну что ж — видать, ее судьба».

— Сгинет девка, — опять проскрипел дворник, — жалко ее.

Пять минут на раздумья. Идти — не идти? Решающий момент.

Он звонил и звонил в дверь; поняв, что сил больше нет — земля уплывает из-под ног — успел подумать, что так и сдохнет тут под дверью. И вдруг дверь приотворилась, а за ней появилась тоненькая полоска света. Исхудавшая, бледная Ксюта стояла на пороге.

А потом он больше ничего не помнил; очнулся уже через месяц — выжил благодаря ее заботам и силе любви.

И вот теперь — женитьба на Ксюте, попытка начать новую жизнь и отчаянное желание покончить с прошлым.

— Я ничего не говорил тебе все это время, — выдавил Николай, — но теперь ты моя жена, и мы должны договориться. Так вот. Ты никогда не будешь вспоминать Ольгу. Я не хочу ничего про нее слышать. И она никогда не появится в нашей жизни. Точка.

— Но она моя сестра, Коля, — тихо сказала Ксения.

— Она — предатель, — отрезал Николай. — И к тому же, подумай сама, вы остались в России из-за нее, а она при первой возможности с легкостью вас оставила и укатила с любовником спасать свою шкуру.

— Коля, а ты ее до сих пор… — не сдержалась Ксения, но последнее слово «любишь» утонуло в ее тяжелом вздохе.

И по его упавшему лицу поняла, что это правда. Любит. Он всегда будет любить Олю.

Николай обнял ее:

— Больше не будем об этом. Никогда.

Ксения вытерла слезы:

— Просто знай, что у меня никого нет, кроме тебя.

— У меня, кроме тебя, тоже.

Он легко поднял ее на руки и понес на кровать.

Майский закат заглянул в окно, освещая переплетенных любовью мужчину и женщину, сирень в вазе и пустые рюмки на столе.

В короткий промежуток, от зимы до лета, вместилась целая жизнь. Казалось бы, еще недавно, в студеном январе, Ксения думала, что ничего хорошего с ней больше никогда не случится, но жизнь загадочна и непостижима, на пепелище вдруг что-то прорастает, откуда ни возьмись, как чудо, приходят надежда и утешение. «Ничего не потеряно, пока не потеряно все» — писал Гете. Да и это «все» — зачастую эфемерное понятие; даже когда кажется, что терять больше нечего, все-таки что-то — пусть крохотное, слабенькое (а спастись и этим хватит!) все же остается.