Папы и мамы больше нет. Погибли. Моя вина. Произнести сто раз, тысячу, высечь эти слова на сердце. По этому кругу, как по страшному лабиринту, она ходила снова и снова много дней. Потом в лабиринте добавился еще один поворот — новая мысль. «Ксюта, моя девочка, она там одна. На нее обрушилось столько боли! Я должна быть рядом, должна помочь ей».

— Куда ты поедешь? — изумился Клинский, выслушав Ольгу. — К кому? К большевикам?

— Я поеду к сестре! — отрезала Ольга.

Клинский изумился:

— Милая, да ты не бредишь ли часом? Ты, может, не расслышала, что еще тебе передали от твоей сестры? Ксения вышла замуж за твоего бывшего мужа. Она — жена Свешникова. У них своя жизнь, и при чем здесь ты?

— Но это не имеет значения, я только рада их счастью и, конечно, не буду им мешать, я просто хочу знать, что у нее все хорошо.

— А ты нужна ей? — усмехнулся Евгений. — Уверена, что она простит тебя? И что Ксения не решит, что ты приехала отнять у нее мужа?

Каждая его фраза точно била в цель. Ольга молчала.

— Правда в том, Оля, что ты никому не нужна, кроме меня, — вздохнул Клинский. — Тебе некуда ехать. Тебя никто нигде не ждет.

— Возможно, ты прав, — отрезала Ольга, — но дело в не в этом. А в том, что я никогда тебя не любила и никогда не полюблю. Я всю жизнь люблю одного человека. Сергея. Ты знаешь.

Клинский взял трубку и начал набивать ее табаком. Ольга с удивлением отметила, что руки у него чуть дрожат.

Евгений закурил, пустил в потолок сизый дым:

— Полагаю, нам и впрямь лучше было бы никогда не встречаться, Леля, но все сложилось как сложилось, и что уж теперь! Ты просто должна понимать, что твое возвращение в Союз сейчас будет опасным не только для тебя, но и для твоих близких. Тебя могут счесть иностранной шпионкой, припомнят все — арест, побег, проживание за границей. Ты готова вернуться в ту камеру, откуда я тебя вытащил, а то и прихватить с собой сестру?

Она долго гуляла в этот день, пытаясь шагами унять острую, как зубная боль, тоску; потом зашла в маленькое кафе на Монмартре, чем-то напоминавшее ту петербургскую кофейню, куда она так любила приходить с Сергеем.

Ольга выпила несколько чашек крепчайшего кофе, заслужив восхищение бармена, и за эти несколько чашек успела передумать и разложить по полочкам многое из своей сумбурной жизни.

Итак, Ксюта счастлива с Николаем, и — в этом Евгений, видимо, прав! — я больше не нужна ей. Более того, Ксюта может оценить мой приезд как угрозу для своего брака, а Николай, уверовав в то, что я предала его самого и его друзей, вероятно, давно вычеркнул предательницу из своей жизни. Меня и впрямь никто нигде не ждет.

Ее лицо свело то ли от чрезмерной крепости кофе, то ли от осознания только что прозвучавшей беспощадной правды.

Но у меня есть Сережа… Даже если у меня отняли Родину, честь, родителей, сестру, остается любовь. И эта любовь больше всего на свете. Сергей — мой город, мой дом, мой смысл и сила.

Ольга верила в то, что Сергей однажды даст о себе знать; в последнюю встречу с братом Таты, через Дмитрия, она передала Ксении сообщение для Сергея и на случай, если тот будет искать ее, сообщила свой французский адрес.

Парижский бармен, украдкой наблюдавший за красивой зеленоглазой иностранкой, отметил, как у нее вдруг разгладилось лицо, а на губах появилась улыбка.

Ей часто снились сны: они с Cергеем гуляют по Летнему саду, а теперь остановились на набережной Фонтанки, в водах которой отразилось время, или идут по зеленому лугу в Павловске. Эти сны были куда более реальны, чем затянувшееся кино «про Париж». Но вот однажды, в бесснежную январскую ночь, ей приснился совсем другой сон. Ольге снилось, что она стоит у своего дома, против моста на Фонтанке, где они прощались с Сергеем, только моста почему-то нет. На другом берегу реки она видит Сергея, Фонтанка скована льдом, идет снег. Она машет Сергею рукой, зовет его; он ступает на лед и идет к ней, но лед такой ненадежный, колется, взрывается у него под ногами. И вдруг на ее глазах Сергей проваливается под лед, черная вода смыкается над ним.

Ольга закричала, проснулась, рывком поднялась в кровати; ужас, страшное отчаяние мечом пронзили сердце. «Сережи больше нет. Убит».

Звериным чутьем она почувствовала, что в эту ночь случилось что-то страшное. Ольга сидела в оцепенении, пока в окно не заглянул дождливый день.

Она бесцельно шла по улицам, потом остановилась на набережной Сены, свесилась через мост и долго, до головокружения, смотрела в воду. Дождь сливался с серым полотном реки — одно целое; почему бы и ей не стать с этой рекой, отчасти похожей на Фонтанку (все реки похожи друг на друга) одним целым? Почему бы и нет? Что тебя держит здесь? Всего-то и нужно — решиться и полететь, довериться реке, которая подхватит и унесет твои печали.

Решающий момент. Ну давай, Леля.

И в этот миг, словно бы какая-то рука удержала ее и обняла. Нет, Оля, нет. Не надо.

Она зашла в знакомое кафе, заказала кофе и долго сидела перед наполненной чашкой. Ей вспомнилось, как она когда-то гадала в петербургской кондитерской Сереже на кофейной гуще. А на дне чашки, как показало время, оказалось вот что: ты погибнешь, Сереженька, но я буду верна тебе всю жизнь. И буду ждать тебя, даже зная, что ты не придешь.

А еще под остывший кофе подумалось вот что. Пока я жива — жива память о Сереже. А не станет меня — кто вспомнит, что был на свете такой фотограф Сергей Горчаков, который мечтал о Севере, знал, что все листья разные и что в воде отражается время? Если исчезну я, то память о Сереже уйдет под воду. Значит, буду жить — помнить.