Шрифт:
— Стресс… Ты ж не одна такая, господи! Твоя беда в восприятии. Тебе полюбить себя нужно и смириться со своей конституцией.
— Я не намерена с ней мириться! — вспыхнув алым румянцем, заявляет Рита.
— А придется, если ты, конечно, не собираешься всю жизнь рыдать в подушку! Ну не быть тебе Дюймовочкой, Бобылыч! Не быть, понимаешь?
— Инга, лучше замолчи, — стреляю в нее негодующим взглядом, потому что этот ее эмоциональный монолог Бобылевой явно только навредит.
— Ну а что? Разве не так, Даш? Не так?
Ритка тем временем уже одевается. Свитер. Брюки. Сапоги…
— Рит, ну куда ты собралась на ночь глядя? — спрашиваю встревоженно.
Идти-то ей некуда однозначно.
— Да куда угодно! Лишь бы подальше от вас! — цедит она сквозь зубы.
— У тебя реакция пятилетнего ребенка! — бросает ей в спину Вершинина. — А Яковлев придурок. Нашла из-за кого раскисать!
— Рит, не уходи.
— Отстаньте от меня!
Громкий хлопок двери, и ядовитая тишина, повисшая в воздухе, пульсацией стучит в ушах.
— Ну и зачем ты снова ее обидела?
— Ага, то есть опять одна я виновата?! — переходит на ультразвук Инга.
— К чему были фразы про балерину и Дюймовочку? — смотрю на нее осуждающе.
— Ей девятнадцать, Арсеньева! Пора научиться адекватно воспринимать свое тело. Со всеми его жирными минусами!
— Не хочу тебя слушать!
Встаю, забираю пакет с картошкой, кастрюлю и нож. Отправляюсь на кухню, чтобы приготовить ужин. К счастью, там никого. Что, в общем-то, большая редкость…
Вздыхаю. Итак все не слава богу, а теперь еще и тут обстановка напряженная…
Ритка приходит поздно. Озябшая, продрогшая и не желающая с нами разговаривать.
Я все-таки отчитываю ее за то, что ушла в ночь без телефона. Мы ведь переживали за нее. Места себе не находили.
После минутного скандала выключаю ночник. Ссоримся мы не впервые, но приятного мало. Куда милее жить в мире, а не вот так, как сейчас…
Засыпаю тяжело и далеко не сразу, а в довершение ко всему, посреди ночи оживает мой телефон.
— Выруби его, Арсеньева! Еще рано вставать! — сонно возмущается Инга.
Конечно рано, второй час ночи. Выключаю звук и мутным взором смотрю на экран.
«Я клялся, ты прекрасна и чиста… А ты как ночь, как ад, как чернота» [8] .
Моргаю. Читаю еще раз.
Незнакомый номер, но я, пожалуй, догадываюсь, кому он принадлежит. К несчастью, знаю только одного любителя цитировать Шекспира при луне.
«Спишь, Арсеньева?»
8
У. Шекспир Сонет 147.
Сердце предательски начинает стучать быстрее. Заходится как дурное. Бьется о ребра.
Ни за что не стану ему отвечать. Ни за что!
«С ним спишь, да?»
Злюсь. Какое его дело? И что вдруг случилось? Почему решил мне написать?
Как следует поразмыслить на эту тему не удается. Телефон начинает вибрировать, и я спешу сбросить вызов.
Первый, второй… А потом и третий.
Настырный.
«Ответь мне, Даша».
Нет… Не отвечу.
Ставлю авиарежим и дрожащими пальцами отправляю смартфон на тумбочку.
Как же надоело… Чувствовать эту глупую зависимость от него. Столько времени прошло, а я по-прежнему неравнодушна. Казалось бы, после всего, что он сделал… Ну не дура ли?
Уткнувшись носом в подушку, роняю слезы.
Все сам сломал и разрушил.
Растоптал. Убил. Уничтожил.
Ну что тебе еще от меня нужно? Что? Все ведь отдала подчистую. Осталась с растерзанным сердцем, искалеченной душой и испорченным телом, как выразился бы Сережа.
Промаявшись в постели до шести утра, встаю. Разбитая. Взъерошенная. Невыспавшаяся. Отправляюсь в душ, долго пытаюсь пробудиться. Возвращаюсь в наше крыло, набираю в чайник воды и ставлю его на плиту.
За окошком снова моросит мелкий дождь.
Вот уж точно… Хандра внутри, хандра снаружи.
— Даринка, доброе-бодрое! — раздается веселое над ухом.
— Привет, Герман, — кисло отзываюсь в ответ.
— А я тут оладушки испек! Чуешь, как удивительно ароматно пахнет? — деловито вскидывает указательный палец вверх.