— По-твоему, Пахмутов будет сидеть и ждать оглашения грозящего срока? Не за это он мне деньги платил.

— Что за концерт ты тут устроил? Медсестра вышла из палаты вся в слезах.

Возвращаюсь к нему и подхожу к постели.

— Тупая овца, — прилетает глубокомысленное в ответ. — Клешни свои протягивает. Русским языком сказал, что не буду сдавать кровь.

— Руку давай сюда, — надеваю перчатки и распаковываю спиртовые салфетки.

— Обойдемся без анализов, — заявляет он, нахмурившись.

— Так не прокатит. Руку! — двигаю столик ближе.

Как сидел, так и сидит. Не шелохнулся.

— Ты сейчас беспомощен, как ни крути. Папки просто так не отдам, это понятно? А у тебя там Пахмутов «горит».

Матерится и лупится на меня злющими глазами. Однако ради спасения собственной задницы на что только не пойдешь. Даже на очередную борьбу с собственными страхами…

Да. Мой папаша до смерти боится уколов. Кому скажи — не поверят. Такой вот маленький секрет имеем. И эти самые уколы в период обострения аллергии на амброзию, например, делаю ему только я.

— Что? Из вены брать кровь тоже умеешь?

— А ты сомневаешься?

— Морду свою видел? — презрительно морщится.

— Можешь не смотреть, если тебе так легче. Но твоя выглядит не лучше. Зеркало дать?

Закатываю рукав его рубашки.

Нашел место наряжаться…

— Сюда руку положи, — подкладываю плоскую подушку.

— Не занеси мне какую-нибудь дрянь, — поворачивает голову к окну.

— Тебя даже самая страшная инфекция не возьмет, — затягиваю жгут повыше и протираю внутренний сгиб локтя стерильной салфеткой.

— И аккуратно делай, — наставляет этот умник.

— Поработайте кулачком адвокат, — ухмыляюсь, глядя на его покореженный фэйс.

— Козел. Давай уже быстрей! — гаркает на всю палату.

Забавно… Побледнел. Трясется как осиновый листок на ветру. Того и гляди, в обморок хлопнется…

Игла. Защитный колпачок. Ловкая манипуляция.

Этим и другим нехитрым премудростям я обучен с четырнадцати лет. Так уж сложилось… Ответственность за особенного ребенка — дело непростое. Мало ли что может приключиться с Савелием и где.

— Слушай, а как часто в твоих вещах копошится Гаврилин? — наполняю пробирку его кровью.

— Он был в моем офисе? — отвлекается от происходящего, приходит в бешенство за доли секунды, чем я и пользуюсь, меняя одну емкость на другую.

— Да. Еще и в кресле твоем сидел.

— Какого дьявола? — аж багровеет от накатившей ярости.

— Этот вопрос можешь адресовать своей подстилке. Ключи от твоего кабинета только у нее и у меня. Не удивлюсь, если они с Гаврилиным на пару тебе палки в колеса вставляют. А может, он и ей…

— Заткнись! — не позволяет озвучить мои предположения.

— Я-то заткнусь, но выводы делай, — убираю иглу, обрабатываю место инъекции и накладываю повязку.

— Можешь дышать, трипанофоб [9] .

Придирчиво осматривает свою руку, пока я утилизирую использованные перчатки.

— Теперь утка, уважаемый.

— Иди ты…

Что ж. Предсказуемо.

— Тогда вставай, — демонстрирую ему баночку. — Айболиту надо убедиться в том, что ты не собираешься отойти в мир иной.

Закатывает глаза и начинает копошиться.

— Здорово, дядь Игореш!

Беркутов вламывается в палату как раз в тот момент, когда донор с моей помощью поднимается с кровати, сопровождая каждое свое действие красным словцом.

— А че уткой не воспользовались? — комментирует наше передвижение.

Еще и стоит разглядывает ее словно экспонат какой-нибудь. Придурок…

— На голову ее себе надень! — орет папаша, повиснув на мне всей тушей.

Нога и рука у него в гипсе. Так что, он тот еще ходок…

— Дальше сам справишься? — нарочно играю на его нервах, когда добираемся до пункта назначения — туалета.

— Дай сюда! — выхватывает банку для анализов, и я терпеливо жду, когда он закончит.

— Дядь Игорь, а как вообще себя чувствуете?

— Дерьмово, — живописно описывает свое состояние мой родитель.

— Плохо… Мы, кстати, отогнали вашу тачку в сервис. Парни сказали, недели две потребуется на ремонт, — сообщает он.

— Смотрите мне, пусть не косячат эти ваши парни, — застегивает ширинку.