По кабинету прокатывается приглушенная волна смешков. Вижу, что многие пялятся украдкой в телефоны. Невольно перестаю дышать. Разблокировав экран, захожу в чат, созданный Сивашовой.

Вот ведь конченые.

Анимированные стикерпаки. Риткино лицо приделали к туловищу свиньи.

Кладу свою ладонь поверх ее, ледяной и влажной. Ритка поджимает руку под щечку. Показывает, что ей не нужна жалость и поддержка. Закрывается. Замыкается в себе.

— Народ, в чем дело? — недовольно интересуется Егор Михайлович. — Успокоились. Дальше идем. Легитимность и власть…

Внимательно слушаю преподавателя и записываю опорный конспект. Стараюсь не замечать того, что правую щеку невыносимо жжет. Будто угли раскаленные к ней прикладывают.

Не смотри на него, Даша. Не смотри…

Дорисовываю финальный столбик в таблице, и острие карандаша, зажатого меж напряженных пальцев, со скрипом ломается.

Вздыхаю и прикрываю на секунду глаза.

Он делает это нарочно. Наверняка вздумал проверить мою выдержку. Понаблюдать за мной, как наблюдал бы Герман за своими подопытными муравьями.

Ну ничего, я справлюсь. И с тем, что у них с Ингой происходит, тоже. Меня совершенно не должно это волновать, как и зудящий под кожей вопрос «зачем ты здесь?».

«Не преувеличивай свою значимость. Это просто смешно».

Но эхом в голове поселилась другая фраза:

«В тебя мы уже поиграли».

Как же больно было слышать это снова…

Они поиграли, а мой маленький, хрупкий мир разлетелся в щепки, и никогда уже после того дня не будет прежним.

Помню, как горько плакала мама, и как оглушающе громко орал разъяренный отец:

«Разве так мы тебя воспитывали?»

«Где твой стыд, где совесть, Дарина?»

«Раздеваться на камеру до трусов! Как шаболдень какая-нибудь!»

«Остальное даже обсуждать не хочу!»

«Подумать только! Взрослой себя возомнила?»

«Срамота!» — кипел он.

Стояла в центре кухни, стиснув краешек стола до побелевших ногтевых пластин, и, опустив голову, молча глотала удушливые, соленые слезы.

А он все кричал и кричал. Обидными словами хлестал словно розгами. В какой-то момент даже подумала… ударит. Но нет. Сдержался. Оделся. Ушел, однако перед этим на мать спустил всех собак. Обвинил ее в том, что я «пошла по наклонной».

Мама плакала, пила валокордин, хваталась за сердце и причитала: «Ну как же так, Даша! Как же так? Стыд какой! Позор какой!»

Леше пришлось вызвать врача, потому что ей стало плохо после этого семейного скандала.

Из-за меня. Все из-за меня.

Я очернила репутацию добропорядочной семьи. Не оправдала родительского доверия. Огорчила их и разочаровала.

Но не буду лгать, не только это ранило мое кровоточащее сердце…

В ушах гудело.

Спор. Всего лишь спор.

И как легко теперь было объяснить настойчивое внимание Ромы. Слова и поступки Яна. Его нежелание видеть меня рядом с Беркутовым.

Я стала для них разменной монетой. Временной забавой. Игрушкой. А значит, все было не по-настоящему.

Теплоход. Крыша с ночной панорамой Петербурга… Прогулки по заснеженной Москве. Традиция обмениваться книгами и непременно обсуждать их. Его картины. И то, что было между нами.

Фальшь. Имитация.

Наивная девочка-дурочка. Повелась. Да впрочем… сама охотно отдала ему и тело, и душу.

Ведь просто хотела его отогреть… Теплом, которого он давно не чувствовал.

«Да-ша» — жаркий шепот россыпью мурашек по коже.

Смотрит своими глазами невыносимыми. В самую глубь. Неотрывно. Ни на секунду не отпуская. Поджигая нутро. Выдирая наживую захлебывающееся кровью сердце.

Тону в почерневшем зеленом море.

И снова острую тишину разбивает его хриплое, страстное «хочу» и мое нежное, трепетное «люблю», сказанное одновременно.

Уже тогда стоило понять, что для него наше «вместе» ровным счетом ничего не значит. Но нет, я слепо верила в то, что он испытывает ко мне нечто особенное.