— Слезь с меня, дура!

— Разойдитесь! — на этот раз Матвеев пытается их растолкать.

Весь этот кошмар продолжается до тех пор, пока не раздается грубый возглас охранника и окрик преподавателя, проходящего мимо.

— Что ж вы делаете, сволочи?! — охнув, возмущается она.

— Валим.

— Гнида, ребро мне по ходу сломал.

— Михе помоги, сам не встанет.

— Совсем ошалели, ироды! — прибавляя шагу, кричит охранник. — Ментам щас позвоню! И в деканат! Поисключат вас на хрен!

— Валим сказал!

Исчезают с парковки очень быстро… Разбегаются врассыпную, и след простыл.

— Блин, капец, капец! — белугой ревет Инга. — Они как накинулись разом. А я стою и ничего не могу поделать!

Да… Мои опасения подтверждаются. На земле лежит Абрамов.

Чего-то подобного я и боялась, прекрасно понимая, что так просто местные шакалы не спустят ему его вызывающее поведение.

— Ян, Ян, ты как? — бросается к нему Инга. — Ян! Живой? Божечкиии!

— Не ори, Вершинина, — переворачивается, морщится.

Держась то ли за ребра, то ли за живот, принимает сидячее положение. Матерится.

— Фонарь мне тут, поди, спецом заранее расхерачили. Еще и за это получу! — ворчит охранник, устремляя негодующий взор наверх.

— Вы, блин, серьезно, дядя? Человек пострадал, а вас гребаный фонарь беспокоит?! — напирает на него с обвинениями Инга.

— Парень, скорую вызвать? — встревоженно интересуется женщина.

— Нет, — поджимает ноги к груди и опирается на них локтями.

— Точно?

— Я в порядке, — отвечает, упрямо стиснув челюсти.

Она протяжно вздыхает и отходит к своей малолитражке.

— А надо бы. У тебя, похоже, что-то с головой, — нахмурившись, осторожно замечает Сережа.

— Лучше и не скажешь, — ухмыляется Ян, бросая странный, оценивающий взгляд в его сторону.

Голова… Да он весь в крови! Губа и нос разбиты. Бровь рассечена. Скула опухла. Костяшки пальцев содраны до мяса.

Мне даже просто смотреть на это больно. А каково ему это чувствовать — не представляю.

Раздраженно стирает рукавом куртки алую жидкость, стекающую по виску.

Идиот. Вечно встревает в подобные передряги из-за своего отвратительного характера.

Руки трясутся в неконтролируемом треморе, но я настырно копошусь во внутреннем отделении сумки.

— Держи, — достаю чистый платок и подхожу ближе.

Встречаемся глазами. В моих — точно испуг и слезы. А в его… моментом загорается что-то очень нехорошее. Темное. Опасное и вызывающее.

Нечаянно соприкасаемся пальцами, и он забирает чертов платок гораздо дольше по времени, чем следовало бы. Вряд ли этот преднамеренный жест ускользает от внимания присутствующих, но я сейчас в ступоре. У меня в ушах до сих пор звучит весь тот ужас, который творился здесь.

— А как насчет поиграть в медсестру, Арсеньева? Не? — откровенно издевается.

Зачем напоминает мне о Питере… Сейчас. Да еще и при Сереже.

— Обойдемся без этого.

Спешно выдергиваю свою ладонь из его. Кожа горит. Будто ожог получила…

Кивает. По-прежнему удерживает мой взгляд, и я успеваю заметить, как уголок его разбитой губы глумливо дергается вверх.

Прижимает платок к носу, и белоснежная ткань мгновенно пропитывается кровью.

Свет фар заливает темную парковку. Знакомая машина резко тормозит, после чего из нее выходит Рома.

— Не пооонял, Ян… что за на хер? — приближаясь, тянет обеспокоенно.

— Беркут, глянь по-братски, зубы целы? — задает в ответ, как ему кажется, главный вопрос. — Погоди…

Сплевывает кровь, улыбается диким оскалом.

Ненормальный…

— Целы. А что, собственно, произошло? — Рома помогает ему встать.

— Заварушка небольшая.

То есть он вот так это называет, да?

— Выглядишь дерьмово, друг…

— Тоже мне новость.

— Ян, давай к врачу поедем, а? Я что-то переживаю, — щебечет и заботливо вьется вокруг него Инга. — Просто жесть. Ты весь избит. Тебе очень больно?

Отворачиваюсь.

— Идем, Сереж. Дальше, думаю, они сами справятся.

Матвеев берет меня за руку, и мы отправляемся к остановке. Он молчит. Я тоже. Слишком беспокойно и путано в мыслях, да и стресс, если честно, до сих пор не отпустил.

Стоим чуть сбоку от людей, ожидая наш автобус.

— Ты в порядке, Дарин? Тебя не задели? — внимательно осматривает меня с ног до головы.