Ловит ртом мой судорожный вздох. Целует… То медленно и чувственно, то нетерпеливо горячо.

Гладит испачканными краской пальцами мое лицо, волосы. Собирает губами слезы, замершие росой на ресницах. И мой внутренний протест гаснет. Как погасла бы свеча от сильного ветра.

Очередная девочка, которую он быстро уложил на лопатки. Вот кем я для него была…

— Даш, идем? — Ритка осторожно трогает меня за плечо.

Сморгнув пелену болезненных воспоминаний, выдыхаю и трясущимися руками складываю вещи в сумку.

Не думать. Не жалеть себя. Ни в коем случае, нет.

Еще одна пара проходит словно в тумане. А потом мы отправляемся в студенческое кафе, где передо мной обед, к которому даже притрагиваться не хочется. Потому что напротив сидят Он и Она.

Теперь еще и за общим столом находиться будем? Зачем она привела его сюда?

Инга без умолку болтает, поклевывая ненавистный овощной салат. Улыбается. Кокетничает, не забывая при этом томно стрелять глазами. То и дело невзначай касается плеча Яна. Его волос.

Щебечет что-то, а потом и вовсе целует. Коротко, игриво, но и этого достаточно для того, чтобы в моей груди взорвалась граната, осколки которой мешают дышать.

На столе лежит тетрадь по теорфонетике, и я пытаюсь сконцентрироваться на ней. Но получается из рук вон плохо… Текст скачет и плывет.

— Бобылыч, — проходящий мимо Яковлев, останавливается у нашего стола. — Ты за шутку со стикерпаками не дуйся. Чисто поржать, не в обиду. Вот те в знак примирения и компенсации морального ущерба…

Ставит на стол поднос.

— Первое, второе, толстая сосиска в тесте, пару булок. Все, как ты любишь, — подмигивает ей.

— Ну ты и придурок, Тоха! — смеется Инга, качая головой. — Забей, Бобылыч.

Щеки Ритки стремительно покрываются красными пятнами, глаза наполняются слезами, а меня вдруг такое негодование захлестывает… То ли оттого, что терпению пришел конец, то ли потому что вижу, как ей больно. Как он измучил ее своими постоянными издевательствами и унижениями. Кто право дал? Всему есть предел!

Резко смахиваю поднос влево. Тарелка с борщом переворачивается и в полете заливает светлые брюки Антона. В районе паха и ниже. Хаотично и неравномерно разбрызгивая содержимое неаккуратными кляксами.

Инга визжит, ведь посуда с громким «дзинь» разбивается о плитку, разлетаясь битыми частями в разные стороны.

Гул в кафетерии на секунду прекращается. Все взгляды устремляются к нашему столу.

— Приятного аппетита!

— Ты… ты че, Арсеньева? Спятила?! — Яковлев ошарашено смотрит на испачканные штаны и джемпер, которому уже никогда не стать белоснежным. — Да ты вообще в курсе, сколько эти шмотки из ЦУМа стоят?

Пялится на меня возмущенно. Выдергивает салфетки из рук не менее изумленной Вершининой и выдает крепкий забористый мат.

— Пошел отсюда, урод моральный! Вообще не приближайся. Тебе ничего с ней не светит! — прищуриваюсь зло.

Ну и лицо мастерит… Кривится. Лупится на меня во все глаза. А потом и вовсе начинает истеричным смехом заходиться.

— С кем? С Бобылевой? Да на кой хрен она мне сдалась?! Страшная беспонтовая корова!

— Продолжай убеждать себя в этом, превращаясь в еще большее ничтожество.

— Ты вообще берега попутала, нищебродка новосибирская? — напирает на меня. Стискивает запястье, дергая на себя.

— Руки убери от нее, — в спокойной, характерной для него манере вмешивается Ян.

— Не с тобой разговариваю, Абрамов, — злится, сжимает челюсти, но все-таки отпускает мою кисть.

Судя по всему, собственные целые конечности у него в приоритете.

— Ну так поговори. Или ты у нас только с девочками мужик? — усмехается.

Провоцирует. Но мне плевать, что там у них будет дальше. Конфликт между ними ведь так и не разрешился. С тех самых пор, как Ян отказался пожать ему руку.

Забираю пострадавшую тетрадь, цепляю под локоть испуганную Ритку и ухожу.

— Эй! А платить кто будет за посуду? — доносится нам в спину от кухрабочей.

Мажоры заплатят. Не обеднеют.

— Даш… Даш…

Бобылева тормозит меня в коридоре второго этажа.

— Зачем… Зачем ты это сделала? Кто просил вмешиваться? — плачет с надрывом.

Теряюсь от этой ее неожиданной реакции.

— Они же меня… — тянет носом воздух, — теперь еще больше гнобить будут.

— Нет, Рит… Не будут, — пытаюсь успокоить.