Я даже прикрыла глаза. И кровожадное солнце на мгновение перестало тянуть наружу свои злые языки.

Боги, Вучко… То, о чём я говорила тогда, не имело никакого отношения к дару. Я говорила, что ты особенный для меня. Говорила, что я тебя… Ох.

Я открыла глаза. Вспотевшие пальцы соскользнули с потеплевшего голубого топаза. У Вучко был такой виноватый вид, что невозможно было усомниться в его искренности. Он и впрямь верил в то, что я знала, на что он способен. А я, выходит, так заглядывалась на его карие глаза, что больше ничего вокруг не замечала. Да уж, хороша одарённая. Далеко бы пошла. Не будь ворожеей, одной породы с союзниками бунтовщиков и в придачу влюблённой дурой.

— Прости.

— Нет, — я замотала головой. — Нет, это ты меня прости. Я не знала. Ты мне не потому тогда особенным казался, что у тебя чутьё прорезалось. Совсем не потому.

Он вскинул голову. Наверное, понял, о чём я говорила. Да толку-то теперь. Что было, то давно прошло, и возврата к этому не было. И ни его тогдашний побег, ни его теперешнее возвращение этого не меняли.

— Не смотри на меня так. И большего не жди. Скажи лучше, раз это твоя прямая обязанность — одарённых выискивать и отлавливать, что со мной-то делать будешь? Молчать, значит, ослушаться приказа.

Теперь он смотрел хмуро, почти зло:

— Я не собираюсь тебя выдавать, если ты об этом. Ты — ворожея, божья невеста, защитница города. Ты обет принесла использовать свои умения только на благо. Ты никому не стала бы причинять зла. Я тебе верю. Я тебя знаю. Этого достаточно.

Даже интересно, устроит ли такое объяснение сурового генерала, если правда вдруг раскроется? Но если так, это его решение. И я ему за него благодарна больше, чем можно было передать словами.

Но оставалось кое-что ещё. Кое-что, о чём я попросту боялась спрашивать. Боялась до одури. Но не знать, оставаться в неизвестности было, кажется, ещё хуже.

— А что насчёт моих родных? Что насчёт отца и братьев? Они подпадают под приказ?

Вучко отвернулся, с напускным безразличием пожал плечами.

— Этого я не знаю. Нам генерал ничего об этом не говорил. Приказ был чёткий — добивать недобитков, зачищать их союзников, выискать и доставить ко двору тех, кто готов принести присягу и поклянётся не чинить зла Империи и её подданным. Вот и всё.

Я даже засопела от досады. Да почему же всё, что касалось этого Эревина, выходило таким запутанным и сложным!

— И многих вы… — я сглотнула горькую слюну, — добивали? Многих зачищали?

Собрание на площади у хором Солопа прошло без Вучко. Откуда бы ему знать, что говорил о походе своего отряда генерал. Но он не мог не знать, что с собой отряд не привёл ни одного одарённого. Ни за что не поверю, что на все селения окрест не отыскалось никого, кто согласился бы отправиться ко двору для присяги, лишь бы ему оставили жизнь.

— По пути всякое было, — уклончиво ответил Вучко. — Нескольких точно уложили, но они и не сдались бы миром. Думай, что хочешь, но если бы мы их не прибили, я бы здесь сейчас с тобой не сидел.

— И что же, никто из них и не подумал просить пощады?

— Ну, нескольких, знаю, генерал с сопровождением отправил ко двору. Когда мы к Предхолмью подходили.

Хм… Значит, на великодушие северян всё-таки можно рассчитывать.

— Что задумалась? Велена, ты пойми, мы воины. Это наша обязанность…

Я замотала головой:

— Да нет, нет, я… понимаю. Просто генерал Эревин говорил с городскими на площади. И сказал, что по дороге сюда им никого убивать не пришлось.

Вучко помолчал. Не стал своего командира выгораживать, хотя я ждала, что всё же начнёт.

— Это тебе лучше у него спросить, почему он сказал такое. Я свои соображения оставлю при себе. Не моего ума это дело — за его слова отвечать.

Выкрутился, бесёнок.

Он посидел ещё немного, молча наблюдая за моей работой, а потом ушёл, сославшись на то, что у него тоже дела. В этом-то я как раз не сомневалась. Судя по тому, о чём судачили в городе, генерал Эревин действительно не собирался прохлаждаться — северяне чуть ли не каждый день сновали не только по Тахтару, но и за его пределами. Поход в лесную чащу был делом времени. Рано или поздно они соберутся пройтись и по баронским наделам.

Я накрыла последнюю склянку промасленной бумагой, надёжно примотала её отрезком бечевы. И уже было собиралась вознаградить себя за труды чем-нибудь съедобным, когда дверь в сенях распахнулась и с грохотом захлопнулась.

Я подскочила со скамьи, как раз когда в кухню ввалилась запыхавшаяся Тусенна.

— Няня?..

— Ой, дитятко, — она хватала ртом воздух и силилась сказать что-то ещё. Я подхватила её под локоть и довела до скамьи, усадила. Руки вдруг затряслись, да так, что я едва сумела наполнить водой кружку.