Верхний шрам на уровне нижнего отдела сердца.

— Сердце… — не касаясь, зависают я пальцем в сантиметре от зажившей раны.

— В ребро попала.

— А эта?

— Тоже в ребро.

— Везучая…

И я везучий. Могли бы никогда не встретиться.

Рубцы еще ярко-розовые.

— Год назад?

— Примерно.

Мне хочется поцеловать её шрамы. И пальцы, не касаясь, машинально двигаются, гладят ее… на расстоянии.

— Кто это сделал?

— Он мёртв.

— Зачем он это сделал?

— Золото…

— Господи, — оскаливаюсь я. Морщась смотрю на эти шрамы. Дико больно и страшно, наверное, было.

— Я потом пластику сделаю… — неуверенно, поджимает локти ближе к телу.

— Зачем? Мало наркоза тебе было и боли?

— Некрасиво.

— Всё красиво! Не трогай их. Они не портят… Как мужчина тебе говорю.

Глаз не отвести как красиво. А шрамы… ну это уже часть тела. Зачем их убирать?

Они просто напоминают, как это тело уязвимо.

Зажмуриваюсь. Падаю на спину, не открывая глаз.

— Одевайся, Золотинка. Бери только самое необходимое. Остальное упакуют и привезут позже.

— Я — всё… — оглядывает свою комнату.

Лёгкие шторы поднимаются под порывом ветра. Закрываю окно и здесь. Захожу в ванную комнату. На сушилке ее бельё…

Замираю от неожиданности. Тонкие кружевные трусики нежно-розового цвета. Веду по кружеву пальцами, представляя, что делаю это когда они надеты на ее идеальные бедра. Сжимаю пальцами шелковистый треугольничек, вшитый в кружева. Который касался её…

— Демид?… — из комнаты.

Сминаю в кулак. Рефлекторно убираю в карман.

Ну ты даёшь, Черкасов. Дожил… Трусики крадешь!

А что такого? Моей женщины же трусики. Кому я здесь должен их оставить?

Даже если никогда у нас с ней ничего не будет, все равно моя. Не потому что принадлежит мне, потому что я уже принадлежу.

Закручиваю вентиль рядом с душевой кабиной. Краем глаза замечаю блеск. У зеркала висит ее лемби на цепочке. Подставляю ладонь, рассматривая медальон внимательнее. Снимаю.

Выхожу к ней. Поднимаю на Злату взгляд.

— Ты забыла кое-что.

Демонстрирую медальон, поднимая с ладони за цепочку.

Растерянно смотрит. Делает нерешительный шаг в мою сторону. Я сжимаю цепочку крепче. Злата ловит мой жест и не моргая смотрит в мои глаза.

— Не хочу отдавать… — признаюсь я.

— Ладно, — подрагивает её голос и покорно добавляет: — Оставьте.

Сжимает пальцами косу, лежащую на плече.

Та-а-ак… Приглядываюсь к ней внимательнее.

— Это — выбор? — уточняю я.

Кивает.

Моё лицо нервно подрагивает. Мне хочется разнести все вокруг от бешенства! Потому что в этот момент я не должен стоять как истукан. И это мука адская — не иметь возможности принять её выбор каким-нибудь человеческим способом. Поцелуем, например.

Подхожу, надеваю на неё лемби.

— Ты мне его отдашь потом, хорошо? Когда будешь не вынуждена, а захочешь этого. Как мы договаривались.

Я не могу поцеловать ее, поэтому прикасаюсь на мгновение губами к медальону, прежде, чем его отпустить.

— Идём…

Злата сидит рядом, на переднем сидении. Я чувствую удовлетворение от этого факта. Ловлю себя в едва контролируемом порыве — положить ей руку на бедро и там ее и оставить, пока веду тачку. Давно забытое ощущение — желать касаться девушки все время. Сливаться с ней тактильно. Не только во время секса. Но вместо этого надеваю гарнитуру и договариваюсь о том, чтобы нам провели церемонию закрыто. Рано утром.

— Послезавтра, да, — уточняю я по телефону.

— Демид, — негромко. — Наш юрист в отъезде. Он вернётся третьего.

Через три дня.

— Это долго, Злата. Зачем тебе юрист? Договор составлен. У меня он есть. Распечатаем и подпишем у нотариуса.

— Нет, — неуверенно. — Я хочу, чтобы наш юрист присутствовал.

— Я тебе отвечаю, что все будет в рамках нашей договорённости.

Мы молча едем, я чувствую физически, как ей некомфортно и тревожно. И рука сама дёргается к её коленке, на мгновение бережно сжимая её через ткань.