Нейман прислонился спиной к стене, руки на груди сложил и, кажется, расслабился. Или это напускная небрежность, чтобы сбить меня с толку.

– Ты не понимаешь, Ника, – выдаёт этот сноб, и меня прорывает:

– Ну так объясни, снизойди с Олимпа, будь добр. Расскажи, тупой мне, в чём дело.

– Я никому ничего не обязан объяснять, – морозится снова он и меряет меня ледяным взглядом, от которого мухи дохнут, а вода, превращаясь в лёд, рвёт в клочья пластиковые бутылки.

– А я не обязана ходить по шнурку, бояться, оглядываться, жить под присмотром, ходить с телохранителем и выслушивать ересь от тебя, высокомерный болван!

Сказала и испугалась. И хриплое дыхание, и сердце, что выскакивало из груди, сдало меня с головой. Он всё прекрасно видел, чёртов Нейман, поэтому расслабился ещё больше.

– Спать по подъездам лучше? Жить в постоянном риске, что тебя изнасилуют, лучше? Голодать лучше?

– Да я никогда… – начала было я и осеклась. В ярости я чуть не проболталась. Вот же идиотка!

– Никогда – что? – подался вперёд Нейман. – Никогда не спала в подъезде? Не убегала от мужчин? Никогда не голодала?

Да, лгунья из меня отвратная. Это был вопрос времени – меня поймать. Но, кажется, он и без этой ловли всё прекрасно знал. Но сдаваться я не собиралась.

– Не твоё дело. Я никому ничего не обязана рассказывать, – отомстила я Нейману той же монетой. Пусть не воображает тут себя пупом земли. Видали мы таких.

– Не зли меня, Ни-ка.

Он снова опасен. Очень опасен, но предохранители во мне сгорели.

– А то что будет? Убьёшь и прикопаешь?

Шаг – и он нависает надо мной, как каменный голем. Пальцы его касаются моего подбородка, сжимают его слегка. А затем он чертит узоры по коже. Хочется зажмуриться, но не потому, что мне страшно. Касания его почти нежные, вкрадчивые, как лапы кота, что идёт, красуясь и не пряча когтей. Цок-цок. Это сердце моё рвётся или его аура царапает по моей хлипкой броне?..

– Не нужно, девочка. Ты проиграешь, – его дыхание касается лица и волос.

– Я не играю, Нейман, – говорю тихо.

– Я тоже, Ника, я тоже, – произносит он слова чётко и ровно, а пальцы его скользят и путаются в моих прядях, охватывают затылок, сжимаются властно, притягивая к себе.

Я всё ещё пытаюсь ему противиться, но он сильнее. И нет, не причиняет боли, хоть и зажал в кулаке большую часть моей шевелюры. Это позволяет ему запрокинуть мою голову. Затем следует вздох и поцелуй. Быстрый, как укус. Властный и крепкий, как дорогое виски.

Губы его скользят по щеке и касаются шеи, и меня словно разрядом тока пронзает. Я дёргаюсь, не в силах удержать импульс тела. А затем меня охватывает дрожь, когда его язык проходится по коже.

Я чувствую его возбуждение – слишком плотно он прижался ко мне. Ещё одно мгновение – и Нейман оставляет меня в покое. Отступает.

– Ужинаем как обычно. В семь, – произносит он холодным голосом и уходит. А я остаюсь – растерянная, потерявшаяся, сбитая с толку.

Что это было? Зачем? И он ничего не спросил об Индиго. Уже всё знает или ему не интересно? Опять миллион вопросов, на которые у меня ответов нет. Их мог бы дать Нейман, но его бесполезно спрашивать.

– Когда будешь гореть в аду, черти будут плясать вокруг костра, Нейман, – говорю я в пустоту. – Им понравится топить лёд. Как известно, лёд боится пламени. Найдётся и на тебя костёр помощнее.

На ужин я не спустилась. Сказалась больной.

– Вы простите меня, – сказала я Моте часом раньше. – Я не понимаю, как себя вести и что делать. Мне нужно побыть одной.

Я готова была сопротивляться, если Нейман захочет силой заставить меня ужинать. Осточертело постоянно ходить по краю и чувствовать натянутую струну внутри себя. Ещё немного – и она лопнет, повиснет жалкой нитью, не способной извлечь больше ни звука. Хватит того, что я лишилась слёз.

Нейман не пришёл сам и не прислал кого-то, чтобы давить на совесть, и я расслабилась. Как-то всё образуется. Этот тягостный фарс не может длиться вечно.

Он пришёл позже, почти ночью, когда я уже собиралась спать. С Чертякой на руках. Сел в кресло. Эдакий дон Корлеоне. Перстня на пальце не хватало. Но на Неймане подобное смотрелось бы смешно.

Я не могла его представить в чём-то эпатажном или не соответствующем образу. Но, наверное, он когда-то, как и все дети носил короткие штанишки или рубашку, застёгнутую не на те пуговицы. Наверное. Я не могла знать точно. Возможно, он рос в богатой семье и задницу ему подтирали три няньки.

– Прости, – сказал он минуту спустя. После слишком затянувшейся паузы, когда я пыталась судорожно натянуть на голые колени одеяло.

Я ушам своим не поверила. Нейман извиняется? Такое тоже может быть?

– Я не прав, – снова открыл он рот, и я подумала, что сплю, а это сон. Такого просто не может быть. – Завтра я заберу тебя отсюда.

– Зачем? – всё же спросила я, чувствуя панику. Наверное, мне этого хотелось, да. Но не сейчас. Я не готова. Не знаю, что ждёт меня за стенами этого дома.