Николя вошел в трактир об руку со свояченицей.

— Что ж, господин Бютен, — сказал Симон, — тележка у вас есть, вещички вы туда положите — я вам больше, значит, не нужен.

— Ты что, назад идти собрался?

— Ну да.

— Нет-нет! — возразил Николя Бютен. — Иди с нами в Ла Бом, повечеряешь с нами.

— Премного благодарен, да только…

— Ладно, ладно, приятель! — сказал капитан. — Знаю я твои "только". Скажешь теперь, что у тебя паром.

— Так и скажу, сударь.

— Ты, значит, и отлучиться не можешь?

— Не могу.

— А я скажу, у тебя теперь до кареты на низ работы не будет, а карета раньше полуночи не пройдет. Пошли к нам!

Симон никогда не отказывался от случая хорошо поесть и немножко развлечься. Жизнь в одиночестве у него была невеселая, а сейчас и вовсе нехорошо на душе.

И кроме всего прочего, им овладело странное любопытство: страшно хотелось вспомнить, где же он раньше видел Рабурдена.

— Так идешь? — спросил Николя Бютен.

— Пойду, коли вам угодно, — ответил Симон.

От Мирабо до Ла Бома расстояние не больше четверти лье.

Выпили еще немножко вина и решили так: Николя с женщинами и ребенком сядут в тележку, а Симон с Рабурденом пойдут пешком.

И Симон пошел, думая про себя: "Надо, надо вспомнить, где я видал этого типа!"

Рабурден носил серую блузу, всю заляпанную краской и олифой, и суконный картуз набекрень.

Он курил короткую трубочку, поглядывал на девушек, посвистывал и, видно, в ус себе не дул.

Симон шел и все так же внимательно глядел на него.

Когда они отошли от деревни, он спросил:

— А мы, приятель, вроде как уже встречались?

— Да вряд ли, — ответил Рабурден.

— А вы припомните…

— У меня на лица память, поверьте, хорошая. Непохоже, чтобы я вас когда-то видел.

— Но сами вы из Марселя?

— Да.

— Стало быть, на моем пароме переправлялись.

— Было дело, только я спал в карете, ничего не помню. А когда проснулся, мне сказали, что Дюрансу уже час с лишним как переехали.

— И раньше здесь, значит, не бывали?

— Не бывал. Я ехал в Маноск, там все лето и работал.

Неожиданно Симону на ум пришло одно давнее воспоминание.

— А странно! — воскликнул он. — Может, то были и не вы, только больно на него похожи.

— На кого?

— Да один человек тут с полгода назад как-то ночью переезжал у меня на пароме.

— Ну и что? — беспечно спросил Рабурден.

— Один торговец бродячий — коробейник.

— Неплохая работа, — кивнул маляр.

— Только у него борода большая была, — продолжал Симон.

— Тогда точно не я. Я бороды никогда не носил: жарко очень.

И Рабурден зашагал дальше, руки в карманах.

Так они и пришли в Ла Бом.

Николя был там на добрых четверть часа раньше.

Молодая вдова пошла устраиваться у себя в комнате, мадам Бютен распоряжалась ужином, и весь домик, освещенный золотистыми лучами заходящего солнца, имел праздничный вид.

Симон с Рабурденом вошли в столовую, выходившую прямо в сад.

"Вот честное слово, — думал паромщик, — дал бы сейчас две монеты по сто су, чтобы здесь теперь оказался Стрелец. Я того коробейника узнаю, и он наверняка бы тоже узнал".

И Симон сел за стол, как ни в чем не бывало, но решил, что будет зорко смотреть за маляром.

Принимая такое решение, Симон повиновался какому-то упорному, неясному предчувствию. Он невольно вспоминал бедного барона Анри де Венаска, томившегося в тюрьме под гнетом ужасного обвинения.

IV

Сестру мадам Бютен звали мамзель Борель.

Почему "мамзель", если она была замужем и овдовела?

В Провансе тридцать лет тому назад "мадам" называли только дворянок и жен богатых буржуа.

А "мамзель" по-провансальски звучит "мизе".

Так ее и звали в Сен-Максимене: мизе Борель.

Сестру же ее называли: мизе Бютен.

На берегах Дюрансы этот обычай не соблюдался, к тому же Николя Бютен объявил себя капитаном дальнего плавания, а потому и жена его сподобилась титула "мадам".