— Орм говорит, у каждого своё предназначение. Не знаю, может, и вы нужны для чего-то.

— Предназначение? — Керс невесело ухмыльнулся. — Наше предназначение подтирать задницы свободным. Нравится? Хотел бы так? Могу устроить, если очень нужно.

Альмод насупился. Видимо, тон ему пришёлся не по душе. Керс смотрел вызывающе, прямо тому в глаза, уже приготовившись к любой реакции.

— А ты мне нравишься, танаиш! — вдруг расхохотался уруттанец. — Такие всегда говорят то, что думают. Я уважаю честность! Севир был таким же, когда к нам пришёл. Некуда ему было идти, вот и попросился к нам, а мы приняли.

— Странно, мне показалось, ты не больно рад был его видеть, — Керс в несколько глотков осушил свою кружку.

— Сестру он мою погубил, арйшана кха лагхат!

Керс потупил взгляд. Знал бы Альмод, что он в детстве натворил, даже и не заговорил бы с ним. Сколько бы ни твердил самому себе, что это была случайность, сколько бы Твин ни повторяла, что пора бы простить себя, но эту ношу нести ему до самой смерти, а может, ещё и потом, оставшуюся вечность.

Молодой вождь тоже молчал, думая о чём-то своём. В юрту вдруг завалилась та рыжая, неся на плоской тарелке гору жареного мяса. Подмышкой девчонка держала узелок, в котором, как позже выяснилось, были завёрнуты овсяные лепёшки.

Огненные волосы она стянула в тугие косы; на плечах поверх куртки из шкур красовалась цветистая шаль. Девчушка явно принарядилась. Альмод бросил ей что-то на своём, та буркнула в ответ и с любопытством уставилась на Керса.

— А ты здесь долго быть? — спросила она.

Керс пожал плечами. Он и сам-то этого не знал. Может, до конца зимы, может, и дольше.

— Я Агот, — гордо заявила рыжая. — Я хотеть дружить с тобой, златоглазый.

— Ты что, влюбилась? — подначил её Альмод.

Она бросила на него обиженный взгляд и пулей вылетела из юрты. Керс смущённо шмыгнул носом — неловко как-то получилось.

— Названая дочь Орма, — пояснил Альмод, глядя ей вслед. — Шельма малая. Способная танаиш, двигать разное может, не прикасаясь. Шаман удочерил, когда её мать от лихорадки померла.

Только сейчас до Керса дошло, что он впервые видел осквернённую, выросшую на свободе. Никто не шарахался от неё, не клеймил, все обращались к ней, как к обычному человеку. Теперь понятно, почему Севир без раздумий принял уруттанцев в Исайлуме. Достойный народ!

— А у тебя дети есть? — Керс с любопытством посмотрел на вождя.

— Нет пока. Ещё не встретил ту самую. А у тебя?

— Шутишь?! Нам нельзя семьи заводить.

— Ты что, с женщинами никогда не был?

Керс чуть не поперхнулся:

— Был, конечно. Но до детей как-то не дошло. И хорошо, всё равно бы отобрали.

— И то верно. Мать знает, когда дарить потомство. Агот вон как ловко к шаману пристроила.

— А что этот шаман умеет делать? — слишком уж часто Альмод его упоминает.

— Он умеет видеть, — вождь посмотрел на Керса как на дурачка, будто ему пришлось объяснять какую-то совсем очевидную вещь.

— А не староват ли он для осквернённого?

— А кто сказал, что он танаиш? Нет, друг, с ним говорит сама Мать.

— Это ваша богиня, что ли? Как у свободных?

— Богиня? Нет, богов нельзя ни увидеть, ни потрогать, а Мать везде. Она настоящая, живая.

— Не знаю, сколько там у вас матерей, — Керс выбрал кусок мяса посочнее, — а у нас она одна на всех. И она терпеливо дожидается тех, кто заслужил её внимание, а не каких-то там избранных.

Альмод презрительно фыркнул:

— Настоящая мать любит всех своих детей одинаково. А ваша просто жестокая сука.

— Какая жизнь, такая и мать, — усмехнулся Керс.

Снаружи захрустел снег, кто-то приблизился к юрте и остановился.

— Вот ты где, — Бродяга заглянул внутрь и кивнул, приветствуя хозяина.

— Проходи, чего встал, — вождь поднял кружку. — Выпьешь с нами?

Ординарий, не заставляя себя долго упрашивать, налил арака и махом осушил кружку до дна:

— Эх, хорошее пойло! Купальню нам приготовили. Пойдём, малец, а то воняешь на весь Исайлум. По запаху тебя выследил.

— Купальня — это хорошо, — довольно потёр руки Альмод. — Пойду-ка я с вами. Сейчас только девок кликну, чтоб веселее было.

Купальней назывался бревенчатый дом, разделённый на две части — женскую и мужскую. В отличие от терсентума, здесь почему-то принято мыться по отдельности. Внутри было жарче, чем в Пустошах летом. Посередине помещения стояла гигантская ёмкость, отдалённо напоминающая огромное деревянное корыто. У стены — длинный стол с широкими скамьями. Похоже, застолья в этом месте не редкость.