Большие окна, ведущие во внутренний двор, пропускали свет, который также распределялся по комнате с помощью зеркал.

Рядом с каждым зеркалом на потолке находились железные корзины, в которых покоились светящиеся шары. Чем больше света несло ранее утро, тем сильнее темнели магические лампы.

– Это, несомненно, чудо механики, - произнёс я, указывая на часовой механизм, когда отламывал корочку чёрного хлеба.
– Но мне он совсем не нравится.

– Почему?
– удивилась она.

Я обмакнул хлеб в разбитое яйцо.

– Этот часовой механизм заставляет меня смотреть на него и подгоняет. Он хочет украсть у меня время ещё до того, как оно пролетит. Не я решаю, когда время пришло, а эта жердь с её золотыми отметинами управляет мной.

– Тогда не смотри, - предложила она с улыбкой, но её взгляд изучал меня. Я не знал, что она ищет.

– Тебе легко говорить, - проворчал я.
– Ты сидишь спиной к этой штуковине.

Она одарила меня улыбкой, и я продолжил осматриваться.

– Еда и столовая тоже замечательные.
– Я указал на свою тарелку.
– Я получил полбуханки чёрного хлеба, яйцо всмятку, причём можно было выбирать, всмятку или вкрутую, плюс два куска ветчины, луковую колбасу и три куска сыра, кроме того, горшочек свежего масла. Все здесь получили то же самое. Где, ради всех кругов ада, сотни кур?
– Жестом я указал на добрых шестьсот солдат, которые завтракали вместе с нами.
– Перед глазами я вижу, как сюда влетают свиньи, в воздухе превращаясь в окорока, а затем нарезанными, оказываются на тарелках. Откуда повара знают, сколько человек будет здесь принимать пищу, что для этого нужно и как у них хватает времени, чтобы всё это собрать и приготовить?

Она покачала головой и рассмеялась, но сдержанно, как будто её всё ещё что-то беспокоило.

– Значит ты уже видишь летающих свиней, Хавальд, это плохо!
– Её улыбка померкла.
– Это искусство, - серьёзно сказала она.
– Это было моей работой - снабжать легион, планировать, что потребуется легиону в сражении, и я знаю, о чём говорю. Быть поваром или цейгмейстером - это большая честь. Хороший повар позволяет легиону жить дольше и поддерживает его здоровье, а вот плохой - подрывает самый лучший боевой дух.

– Это относиться и цегмейстеру?
– спросил я.

– А как ты думаешь? Сапоги съесть нельзя, но как далеко может пройти солдат в слишком тесной обуви, прежде чем ему захочется забить цегмейстера до смерти? Кроме того, он закупает то, что потом перерабатывают повара. И цегмейстер защищает легион ещё и другим способом.
– Она вязала мой шлем, лежавший на столе рядом с нами, повернула его и отодвинув кожу, показала мне клеймо на стали.
– Видишь эту метку?
– спросила она, и я, жуя, кивнул. Она повернула шлем, ища что-то на поверхности, крутя и поворачивая его к свету.
– А этот отпечаток на краю поверхности?

Я снова кивнул.

– Когда новый шлем выходит из кузницы, его зажимают на подставке, и по шине на него падает тяжёлый шип, с высоты пяти шагов, и ударяет здесь. Если ничего не случается, шлем получает эту отметку, которая показывает, что сталь хорошо и чисто сработана. Однако если шип пробьёт сталь, шлем расплавляют, и кому-то в кузнице придётся за это ответить.
– Она отложила шлем в сторону.
– Нагрудник - самая важная часть доспехов, даже тяжёлый болт не должен его пробить. Поэтому на груди есть изогнутый край, чтобы болт не мог ударить вертикально, а соскальзывал. И чтобы не допустить попадания под мышку, предусмотрена защита в пройме. Нагрудная деталь надевается на манекен с фиксированными мерками и подгоняется под него так, чтобы нигде не давило. В нагрудник стреляют пять раз, затем натягиваются накладки и ремни, пока края не станут гладкими, чтобы сталь везде хорошо сидела. Только после этого его выдают солдату.

– Какие огромные усилия, - заметил я.

– В бою и так достаточно опасностей, чтобы ещё можно было позволить себе плохую еду и доспехи с дефектами.

Собственно, в часовом механизме нужды не было. Только что в зале было ещё тихо и слышалось лишь негромкое бормотание, теперь же отовсюду начал доносился грохот, когда со скамеек поднимались тяжеловооруженные солдаты. Часовой механизм всё ещё показывал десятую отрезка свечи до полного колокола, но и мне пора было идти. Я через стол толкнул Серафине Искоренителя Душ, взял обычный легионерский меч и поднялся со скамьи.

– Увидимся после службы, - сказала Серафина, улыбаясь с некоторым усилием.

Лиандра печально смотрела на меня, а теперь и Серафина. Я сказал что-то не то? Что я сделал не так, чтобы так их расстроить?

– Хорошо, - поприветствовала меня Реллин. Мне не понравилась её улыбка.

– Сегодня мы будет практиковать то, что требуется, чтобы стать Быком: марш. Я лишь надеюсь, что вы хорошо отдохнули, потому что вам понадобятся все ваши силы.

О том, как хорошо она меня шлифовала, я узнавал по степени ненависти, которую испытывал к ней. Она шла рядом, издеваясь и подшучивая, заставляла поднимать тяжёлую балку и при этом громко и фальшиво петь глупую песню, заставляла, словно жука, лежать на спине в грязевой яме и вскакивать - и всё это повторялось до тех пор, пока грязь не проникла через все щели в мою нижнюю одежду. Потом она поручила мастеру-оружейнику колотить меня алебардой, гоняла между раскачивающимися стволами деревьев и заставила отжиматься до тех пор, пока даже сам Безымянный больше не смог бы заставить меня подняться.