– Это свело мое дело к единственному и чрезвычайно элементарному соображению: мог ли молодой Тайлер подобрать эти гильзы в темноте и застрелить ими Нила Шеппарда. Если бы он мог, тогда я смог бы собрать косвенные улики против него, которые, безусловно, казались вескими. Но если он не мог, тогда мне нужно было просто проверить других мужчин, которые носили винтовки Шеппарда-Тайлера и ушли из лагеря в ночь, когда был застрелен ваш брат, а также молодого Тайлера, хотя это обстоятельство, казалось, было забыто в деле против Тайлера.

– Я понимаю! – снова сказал Шеппард. – Так вот что вы делали с чашками! Но как вы могли отличить одну от другой?

– Я проводил тест, как вы теперь понимаете, мистер Шеппард, – объяснил Трант, – чтобы определить, мог ли Тайлер, а вслед за ним и мистер Чапин, легко отличить заряженный патрон весом более 320 гран от патрона без 20 с лишним гран бездымного пороха, то есть чтобы выяснить, может ли кто-либо из них почувствовать различия не более одной пятнадцатой в таком маленьком весе. Чтобы проверить это в лаборатории и с надлежащей серией экспериментальных весов, у меня должно быть несколько резиновых блоков точно такого же размера и внешнего вида, но с градацией по весу от 300 до 320 гран. Если бы я попросил испытуемого взять вес в 300 зерен, а затем другие подряд, попросив его назвать их тяжелее, легче или того же веса, а затем заставил его снова повторить все веса в другом порядке, я мог бы с такой же точностью доказать его способность различать вес, как окулист может доказать силу зрения глаз, и с наименьшей вероятностью, что кто-нибудь меня одурачит. Но я не мог организовать надлежащую серию экспериментальных весов всего в 300 зерен без особых проблем и мне не нужно было этого делать. Поскольку в соответствии с хорошо известным психологическим принципом, называемым законом Вебера, я знал, что одно и то же соотношение различий между весами остается практически постоянным для каждого индивидуума, независимо от того, проводится ли эксперимент в гранах, унциях или фунтах. Другими словами, если "порог различия" человека, так называется его способность различать вес, составляет всего одну десятую в гранах, то же самое происходит и в фунтах или унциях; и если он не может точно определить, весит ли одна кружка на одну пятнадцатую больше, чем другая, то он никогда не сможет выбрать нужный патрон, если разница составляет всего одну пятнадцатую. Итак, мне просто нужно было взять пять ваших кружек, наполнить ту, которую я использовал в качестве стандартной, дробью, пока она не стала весить около шести унций, или 100 драмов. Остальные кружки я взвесил до 105, 107, 108 и 110 драмов соответственно; и, перемешав их и сопоставив ответы Тайлера и Чапина, чтобы быть уверенным, что они честно отвечают на свои первые впечатления о весе кружек и не пытаются обмануть меня, я обнаружил, что ни один из них не мог последовательно сказать, весили ли кружки одну двадцатую, одну пятнадцатую или даже кружки, которые весили на одну двенадцатую больше, были тяжелее, легче или не отличались от стандартной кружки; и только когда они получали ту, которая весила 110 драмов и была на одну десятую тяжелее, они всегда оказывались правы. Так я и все узнал.

– Я понимаю! Я понимаю! – воскликнул Шеппард. – Тогда монеты, которые вы отнесли Финдли, были…

– Разного веса, чтобы испытать его таким же образом, – продолжил Трант. – Только они были намного ближе к весу пуль и имели, действительно, еще более тонкие различия в весе. Пять из них были настоящими старыми флоринами весом 400 гран, в то время как остальные пять были легче на двадцать гран или еще меньше, и все же Финдли сразу выделил их из остальных, как только сравнил, не колеблясь ни секунды.

– Как бы просто это ни было, молодой человек, – восхищенно сказал Шеппард своему молодому советнику, – это была замечательная работа. И независимо от того, доказало бы это или нет, что вы были необходимы для спасения жизни Тайлера, вы, безусловно, спасли меня от предъявления ему самого серьезного уголовного обвинения; и вы избавили его и мою племянницу от того, чтобы начать совместную жизнь под позором и тенью открывшегося знания о прошлом моего брата. Сейчас я, конечно, собираюсь проследить, чтобы Джима освободили и чтобы даже подозрение, что мой брат не был случайно убит в лесу, не зашло дальше капитана Кроули. Я могу позаботиться об этом! А вы, мистер Трант…

– К счастью, я сохранил привилегию, мистер Шеппард, – прервал его Трант, – поскольку я действую неофициально, судить самому, когда справедливость восторжествовала. И я сказал вам, что история, которую мы только что услышали, удовлетворила меня как истина. Мой офис находится в следующем квартале. Вы высадите меня там?

Звуки в гардеробной разбудили ее незадолго до пяти. Этель Уолдрон все еще могла видеть, когда закрывала глаза, каждую четкую деталь своей комнаты, какой она была в тот момент, когда она вскочила в постели с криком, который вызвал тревогу, и включила электрический свет. Мужчина мгновенно закрыл дверь, но пока она сидела, напряженная, уставившись в ожидании, что она снова может открыться, стрелки и циферблат ее часов, стоящих на каминной полке рядом с дверью, зафиксировались на ее сетчатке, как нарисованный циферблат с ювелирной витрины. Поэтому, возможно, было всего пять, когда Говард Экстон, после своего первого стремительного броска на ее защиту, обнаружил, что окно взломано, поднял странный турецкий кинжал, который он нашел сломанным на подоконнике, и, крича девушке, чтобы она не вызывала полицию, так как это, несомненно, был "тот самый человек", тот самый человек, которого он имел в виду, по непонятным причинам следовавшего за ним по всему миру, бросился в свою комнату за запасными патронами для револьвера и выбежал в холодный снег мартовским утром.

Итак, прошел час или больше с тех пор, как Говард побежал за человеком с револьвером в руке, и он не появился, не позвонил и не прислал никаких вестей о своей безопасности. И хотя жизнь Говарда в диких землях приучила его добиваться возмещения ущерба вне закона, у нее все еще был цивилизованный позыв обратиться в полицию. Она перестала нервно ходить у окна и сняла телефонную трубку с крючка, но при звуке голоса оператора она снова вспомнила просьбу Говарда о том, что человек, когда бы он ни появился, должен быть предоставлен только ему, и бросила трубку, не ответив. Но она яростно возмущалась тем авторитетом, который он имел над ней, который обязывал ее подчиняться ему. Он откровенно сказал ей, скорее даже угрожал ей, что если будет хоть малейшая огласка его возвращения домой, чтобы жениться на ней, или еще какая-либо дурная слава, связанная с сопутствующими обстоятельствами, он, несомненно, оставит ее.

Представляя, словно репетируя, эти угрозы, она выпрямилась и гордо, вызывающим жестом сбросила с плеч лишний халат. Она была прямой, высокой девушкой, с фигурой более молодой Дианы и с чертами лица, такими же светлыми и безупречными, как у молодой Геры 2 , и, кроме того, очень глубокими синими глазами в очень прямых глазах и венчающими их густыми золотистыми волосами. Ей едва исполнилось двадцать два. И она не привыкла, чтобы какой-либо мужчина демонстрировал чувство превосходства над ней, а тем более угрожал ей, как это сделал Говард. Итак, в порыве неповиновения она снова потянулась к телефонной трубке, которую только что положила, когда сквозь туман за окном увидела мужчину, которого она ждала – высокую, настороженную фигуру, спешащую к дому.

Она быстро сбежала вниз по лестнице и сама открыла ему дверь, ее захлестнула новая волна непокорности. То ли ее возмущало то, что этот человек, которого она не любила, но за которого должна была выйти замуж, мог казаться более уверенным и безупречным джентльменом без воротничка или шарфа, в одежде и ботинках, забрызганных грязью и дождем, чем любой из ее других друзей, или это был просто уверенный и безупречный джентльмен с наглой улыбкой на его полных губах за маленькими, коротко подстриженными усами, она не могла сказать. Во всяком случае, она молча пригласила его в библиотеку, но когда они остались одни и она закрыла дверь, она набросилась на него.