"В темноте?" – спросил я. "Нет, если я смогу найти свет", – говорит он, и я пообещал не стрелять в него, пока он зажигает спички – у меня их не было. Он зажег одну и поискал огарок свечи, но ничего не нашел. Тогда я сказал: "Если ты хочешь сделать это в темноте, я согласен"; потому что я думал, что, может быть, только из-за темноты сейчас у меня хватало смелости, и, может быть, когда наступит день и я смогу увидеть его, я буду бояться его. Поэтому мы согласились на это.

"Он нащупал меня в темноте и протянул пять патронов. Днем мы договорились сражаться на расстоянии пятидесяти шагов с пятью патронами у каждого – пулями со стальной оболочкой и стрелять до тех пор, пока один не будет убит. Итак, он отсчитал пять штук в руке и предложил их мне, оставив остальные пять себе. Я почувствовал пять, которые он дал мне. Они были полностью залатаны металлом, все верно, с ними можно сражаться, они либо убьют, либо нанесут чистую рану. Но что-то в нем, и я знал, что должен искать дьявольщину, заставило меня с подозрением отнестись к нему. "Сколько у тебя из пяти, – спросил я наугад, – свинцовые? Ты собираешься использовать спортивный свинец?" "Они такие же, как у тебя", – сказал он, но я стал еще более подозрительным. "Тогда давай поменяемся, – сказал я. "Тогда пощупай на них сталь." Он протянул мне один свой патрон. Я ощупал и он был со стальной пулей, все верно, но потом я понял, в чем заключалась причина всего его возражения против пуль: его оболочка была тяжелее моей. Мои были легче, они были разряжены, я имею в виду, в них не было пороха. Он знал, что пороха, который мы используем, так мало по сравнению с весом гильзы и пули, что никто не сможет заметить разницу – никто, кроме такого тренированного, как я; и я был уверен, что он никогда не думал, что я смогу это сделать. Все это промелькнуло у меня в голове в десять раз быстрее, чем я вам сказал про это, как только я почувствовал его патрон; но я ничего не сказал. Я говорил вам, что в ту ночь у меня были нервы. В ту же секунду мне тоже пришел в голову мой план, мой план обратить его собственный трюк против него и не дать ему знать об этом! Поэтому я вернул ему его патрон; пусть думает, что все в порядке, но я сбил все десять, его и мои, на пол.

– Затем нам пришлось спуститься и поискать их на полу. Я знал, что могу легко отличить хорошее от плохого; но он… Ну, всякий раз, когда я находил легкий патрон, я оставлял его; но когда я находил тяжелое, я забирал его. Я достал четыре хороших патрона так легко и быстро, что он даже не догадался, что я их собираю; он возился, я почти чувствовал, как он потеет, пытаясь убедиться, что у него хорошие патроны. Он получил один, случайно, до того, как я его нашел, так что мне пришлось взять один плохой, но я знал, что у него было четыре плохих, хотя он сам ничего не мог об этом знать. Затем мы зарядили оружие, вышли в большую комнату хижины и попятились друг от друга.

– Я попятился так быстро, как только мог, но он пошел медленнее. Я сделал это, чтобы услышать его шаги, прислушался и примерно понял, где он находится. Мы не хотели, чтобы кто-то из нас стрелял первым, потому что другой увидел бы его вспышку и выстрелил в нее. Но после того, как я подождал столько, сколько мог, и убедился, что он не двигался, потому что я не слышал шагов, я выстрелил дважды так быстро, как только мог, нажимая на курок туда, где я слышал его в последний раз, и как раз из противоположного угла, откуда я слышал его в последний раз, я услышал щелчок его винтовка – ударник попал в один из его плохих патронов, иначе это могло бы стать для меня последним звуком в жизни. Я не понимал, как он мог попасть туда без моего ведома, но я не останавливался, чтобы подумать об этом. Я просто повернулся и быстро выстрелил в него – снова два выстрела, но уже не так быстро, но в промежутке между ними его ударник попал в его хороший патрон, и пуля пробила стену позади меня. Но затем я нанес ему свой четвертый удар и попал, потому что его ударник даже не щелкнул снова. Кроме того, я слышал, как он упал. Я долго ждал, чтобы посмотреть, пошевелится ли он, но он не пошевелился. Я выбросил плохой патрон из своей винтовки, подошел и пощупал его. Я взял спичечный коробок, зажег спички и увидел, что он мертв и я также увидел, как он забился в тот угол так, что я ничего не слышал. Он был в чулках – он снял ботинки и прокрался из угла, куда я впервые выстрелил в него, так что он убил бы меня, если бы я не позаботился о том, чтобы у него были плохие патроны, которые он приготовил для меня. Меня бросило в дрожь, когда я увидел это – увидел, как он хитер и борется до конца. Но это было похоже на Нила, не так ли, Стив? Это было похоже на него – до последнего, ищущего любое хитрое преимущество, которое он мог бы получить? Вот как и почему я убил Нила, Стив… и на этот раз это была справедливость, Стив! Ибо Нил сам напросился на это! Стив, Стив! Разве Нил не сам напросился на это?

Он протянул руки к своему старому другу, брату человека, которого он убил, в жалобной мольбе и когда Стив Шеппард поднялся, с выражением нерешительности на лице, Трант увидел, что вопрос, который он задал, и ответ, который должен был быть дан, предназначались только для этих двоих и он вышел и оставил их.

Психолог несколько минут ждал наверху высоких каменных ступеней входа, прежде чем к нему присоединился Шеппард, и стоял, глубоко вдыхая холодный декабрьский воздух, как будто его свежесть восстанавливала его душевное равновесие.

– Я не знаю, каково ваше решение, мистер Шеппард, – наконец сказал молодой человек, – относительно того, что будет сделано в этом вопросе. Я могу сказать вам, что случай уже дал мне независимое подтверждение замечательного заявления мистера Финдли в последних важных деталях. Поэтому для меня не будет сюрпризом, и я не буду упоминать об этом, если вы никогда не призовете меня засвидетельствовать самое полное признание, которое мы только что услышали.

– Признание? – начал Шеппард. – Финдли рассматривает это не как признание, мистер Трант, а как свою защиту, и я… я скорее думаю, что в течение последних нескольких минут я смотрел на это именно в таком свете.

Он направился к автомобилю, и когда они сели в него, он продолжил:

– Вы полностью доказали, мистер Трант, все утверждения, которые вы сделали в моем доме сегодня утром, но я все еще гадаю, как средства, которые вы использовали, могли заставить вас думать о Финдли как о человеке, который убил Нил – того, кого я бы меньше всего заподозрил.

– Вы уже знаете, – ответил Трант, – что привело меня к мысли, что ваш брат был убит в темноте и что это было, конечно, не убийство, а дуэль или, по крайней мере, какой-то договоренный поединок между двумя мужчинами, которая пришла мне в голову убедительной наводящей на размышления как только индеец показал мне неповрежденные гильзы – все с цельнометаллическими пулями, хотя вы не носили их для охоты, и в поясе вашего брата не было найдено никаких других подобных гильз. И не только целые гильзы были со стальными пулями, но и выстрелы были произведены также стальными пулями, как заметил индеец по их отверстиям в бревнах. Итак, здесь были два человека с пятью металлическими гильзами, каждый из которых стрелял друг в друга.

– Это еще больше навело меня на мысль о какой-то дуэли, – продолжал психолог, – когда они сообщили нам чрезвычайно любопытный факт, что две пули пробили стену прямо над тем местом, где стояли ботинки вашего брата. Это можно было бы разумно объяснить, если бы я придерживался своего подозрения, что мужчины дрались на дуэли в темноте – стреляя по звуку; но я не мог даже предположить никакого другого объяснения, которое не было бы полностью фантастическим. И когда я сразу после этого обнаружил, что из десяти специальных пуль, которые эти люди, по-видимому, выбрали для стрельбы друг в друга, пять были разряжены, для меня это стало окончательным фактом; ибо было совершенно абсурдно предполагать, что из десяти пуль, которые должны быть выпущены при таких обстоятельствах, пять – ровно половина, случайно осталась бы без пороха. Но я волен признаться, – откровенно продолжил Трант, – что я даже не догадывался об истинном объяснении этого, поскольку я принял заявление мистера Финдли как правильное. Я объяснил это, предположив, что в этой дуэли мужчины более сознательно выбирали свои патроны и что дуэль была своего рода русской рулетки для двух мужчин, сражающихся с одной заряженной и одной незаряженной винтовкой. В существенном факте, однако, я был прав, и это заключалось в том, что люди действительно выбирали пули; так что, допуская это, было совершенно ясно, что один из мужчин мог четко различать заряженные и незаряженные пули, а другой – нет. Ибо мало того, что у одного было четыре хороших заряда против одного у другого, что само по себе почти убедительная цифра, но человек с четырьмя даже не пытался выстрелить своим плохим зарядом, в то время как оказалось, что другой пытался выстрелить в плохим первым. Теперь, поскольку для глаза не было ни малейшей разницы между плохими и хорошими гильзами и, что сделало ее окончательной, дуэль велась в темноте, различение, которое было у одного человека, а у вашего брата нет, могло быть только способностью к тонкой различимости веса.

– Я понимаю!

На лице Шеппарда с любопытством появилось понимание.

– Потому что пуля и гильза ваших специальных патронов, мистер Шеппард, – быстро продолжил психолог, – были такими тяжелыми, весили вместе более трехсот гран, когда я взвешивал их в вашем оружейном шкафу, а бездымный порох, который вы используете, обладал такой исключительной силой, что хватало лишь двадцать гран в гильзе; таким образом, разница в весе между одной из этих полных гильз и пустой гильзой составляла едва ли одну пятнадцатую – чрезвычайно незаметная разница для человека, не обладающего особой ловкостью, чтобы определить такие тонкие веса. Для вас это было совершенно неразличимо и, по-видимому, так же для мистера Чапина, хотя я сначала не был уверен, так ли это на самом деле или нет. Однако, поскольку я приучил себя в лабораторных работах к точным различиям, человек может работать до различения с точностью до одной сороковой, я смог сразу увидеть это существенное различие.