Николай Тимофеевич. «Таких рентгенов!» Ты в этот раз сколько лежишь?

Аркадий. Два месяца.

Николай Тимофеевич. Что тебе делали?

Аркадий. Не знаю. Кололи чего-то под жабры, теперь перестали.

Николай Тимофеевич. Эх ты. «Не знаю!»

Тетя Дуся. Распускають.

Аркадий. Что?

Тетя Дуся. Распускають, говорю, у нутрях.

Николай Тимофеевич(улыбается). Вот видишь, тетя Дуся и то в курсе! «Распускание пневматоракса» процедура эта называется. Я пока по больницам валялся, специалистом стал. Могу докторскую по туберкулезу защищать!

Аркадий. У меня другая специальность. А врачи пусть лечат.

Николай Тимофеевич. Молодо-зелено — «пусть лечат!» А знать ты хотя бы должен, вылечат тебя или нет? Или ты как слепой котенок в бочке с водой утопнешь? Нет, ты в самом деле не понимаешь, что тебе за рентген сегодня сделали?

Тетя Дуся. Молодежь! Все талдычат: грамотеи, анженеры.

Николай Тимофеевич(хохочет). А ну-ка, тетя Дуся, растолкуйте этому «анженеру»!

Тетя Дуся. А что тут растолковывать. Ходь сюды, я тебе для понятливости нарисую. Значит, так. Иметь должон человек пару легких. По рентгену видать, что у тебя на каждом легком по дырке есть — с крупное яйцо. Так?

Николай Тимофеевич. Правильно.

Тетя Дуся. И пилюли не лечут — припоздал к дохторам. Спохватился, коли глядь — кровь горлом идеть. Так?

Аркадий. Так.

Тетя Дуся. А теперича слухай дале. На кажном легком две пары исподнего надето — плеврой зовутся. Ну, хошь пленкой ее считай — как мешочки целлофановые. Иглу туды засунуть, воздуху под ребра между плеврами накачають через иглу. Дырявые легкие твои ужимають — дырки, хошь не хошь, слиплись и, знамо дело, заживають.

Николай Тимофеевич. Или не заживают.

Тетя Дуся. А коли не заживають, так резать легкие будуть.

Николай Тимофеевич. Все точно, тетя Дуся, не профессор — академик!

Тетя Дуся. Как есть по-ученому. Пнев… пневматрас.

Николай Тимофеевич(хохочет). «Пневматрас!» Что в переводе с ученого означает «пневматоракс» или «поддувание».

Тетя Дуся. А уж опосля, коли дырки заживуть, начинается распускание.

Николай Тимофеевич. Перестанут поддувать, воздух постепенно рассосется, исчезнет — это и есть «распускание пневматоракса». И вот, когда легкие расправились, вдруг окажется: дырки наши с тобой так и не зажили.

Аркадий. Еще поддуют.

Николай Тимофеевич. В том-то и дело, что не поддуют! Как только воздуха между слоями плевры не стало, они срослись намертво. Поминай как звали. Некуда воздуха накачивать. Все. Сегодняшний рентген как раз-то и покажет, зажили наши дырки-каверны или нет.

Аркадий. Ясно.

Николай Тимофеевич. Если да, твое счастье — живи! Если нет — ничего больше с нашими прохудившимися легкими сделать нельзя.

Тетя Дуся. Чаво уж там нельзя! Усё дохтора могуть. Я ж поясняю: резать тады будуть. Беспременно гнилой шмат отрежуть, и здоров будешь! (Уходит.)

Николай Тимофеевич. К сожалению, брат Аркадий, у нас с тобой особый случай: удалить часть легкого — как говорят врачи, частичную резекцию сделать — нельзя: дырки — у самых корней легких, не вырежешь. (Внимательно посмотрел на Аркадия.) Ну как?

Аркадий. Ясно.

Николай Тимофеевич. Выходит, что мы с тобой, брат Аркаша, сейчас в камере смертников сидим и ждем приговора — наутро его произнесут. Боишься?

Аркадий. Конечно страшно.

Большая пауза. Во время этих пауз, которых с этого момента будет много в их небыстром разговоре, больные смотрят в коридор на лежащего на высоких носилках покойника.

Николай Тимофеевич. А знаешь, что я думаю, брат Аркаша? Черт с ней, с этой тощей, безносой бабой. Значит, судьба. Хотя тебе-то, конечно, страшно — еще молодой. Ты где работаешь?

Аркадий. В НИИ электроники.

Николай Тимофеевич. Как там у тебя, все в порядке?

Аркадий. Не совсем.

Николай Тимофеевич. Что так? Институтские представления с действительностью не стыкуются? Ничего, перемелется, все с этого начинали.

Аркадий. Да не в этом дело. Шеф у меня, знаете, старых правил человек. «Самых честных правил», но старых, как дядя у Евгения.

Николай Тимофеевич. У какого Евгения?