Аркадий. Не надо, Николай Тимофеевич… Я им сам не велел приходить — они и не приходят.

Николай Тимофеевич. А чего ж не велел?

Аркадий. Не знаю… неприятности людям устраивать…

Николай Тимофеевич. Гордый, значит? А профком? Бытовой сектор? Ведь это их прямые обязанности!

Аркадий. Придут, если обязанности. Не разобрались еще, наверное. Да и зачем мне…

Николай Тимофеевич. Родители-то у тебя есть?

Аркадий. Есть, в Киеве живут. Да вообще-то я сам никому ничего не сказал. Я когда в первый раз в больницу попал — это летом было, — родителям написал, что по Кавказу отправился путешествовать, чтоб не писали, так и дальше крутился. А сейчас сообщил, что в длительную командировку в Красноярск уехал, оттуда им и письма пишу. То есть не я, конечно, пишу — сокурсник мой там живет. Так я ему письма отправляю, а он уже в Киев. Кстати, он мне собачьего сала прислал. Хотите баночку, у меня еще есть?

Николай Тимофеевич. Не откажусь. Спасибо. Тут крысиное жрать будешь, если кто-нибудь скажет, что поможет. Брр… Хлебца дай. С души воротит. Или от того, что знаю, что оно собачье, вот думал бы — свиное, посолил бы и срубал за милую душу. Да ты тоже бери, угощайся, мне моя Полина Андреевна еще натащит.

Аркадий. Спасибо. Я попозже. У меня перловка в горле еще стоит.

Николай Тимофеевич. Ну, воля твоя. Попозже — так попозже. А только угостись непременно. Нам с тобой, брат Аркаша, питаться надо… коли не поздно… (Пауза.) Так родители твои, говоришь, не знают ничего?

Аркадий. Нет.

Николай Тимофеевич. И сколько ты им так голову морочишь? Как заболел?

Аркадий. Через несколько дней три года будет.

Николай Тимофеевич. Скрытный ты парень, однако. А если на снимке сегодняшнем каверны останутся, тогда как?

Аркадий. Тогда сказать придется. Ничего не поделаешь.

Николай Тимофеевич. Что же, прямо обухом по голове?

Аркадий. Ну, подготовлю как-нибудь…

Пауза.

Николай Тимофеевич. А, может, прорвемся!

Пауза.

Ты женат?

Аркадий. Нет.

Николай Тимофеевич. А девчонка имеется?

Аркадий. Была.

Николай Тимофеевич. Это как же была? Тоже — инфильтрат с распадом?

Пауза.

Аркадий. В автобусе ее увидел и влюбился.

Николай Тимофеевич. Везет. И у нее с первого взгляда?

Аркадий. Нет. Она ко мне уже потом хорошо относиться стала. Сначала все сердилась за что-то. Жизнь у нее трудная была — сирота она. Парень ее первый бросил, подлецом оказался. Ну, она на меня и сердилась. Слабая она очень. Потом ко мне немножко привыкла. Всем другим поклонникам от ворот поворот дала. (Тихонько смеется.)

Николай Тимофеевич. А вы с ней… как это… жили уже? Ты прости, брат Аркаша, что я так запросто к тебе в душу лезу. Можешь не отвечать, если не хочешь, но мы с тобой сейчас в одной камере смертников находимся, ты мне, как кровный брат сейчас, больше чем брат. Я все про тебя знать должен.

Аркадий. Да нет, почему же. Я расскажу, если интересно.

Николай Тимофеевич. Ты ко мне в гости приходи. Внучку мою посмотришь. Жену мою, Полину Андреевну, ты уже видел, а вот внучку сюда не пускаем. Ни-ни. Возраст такой для нашей болезни очень опасный. Только не вздумай ухаживать — она у меня ничего себе! Скажу тебе по секрету, у нее жених есть. (Смеется, потом пауза.) Значит, как вы с ней… это… жили уже?

Аркадий. Это мы уже потом жили, она ко мне переехала.

Николай Тимофеевич. Так чего не расписались?

Аркадий. Она не захотела. Говорила — поживем так год-другой, посмотрим, кто да что. Если, говорила, с человеком не поживешь, никогда не узнаешь, чего он стоит. Пальто подать, сумочку поднять, цветочки подарить — это одно, а вот прожить с человеком хотя бы год вместе — это другое. Это ее так тот подлец напугал. Я ей цветы любил зимой дарить. Летом — не так, а вот зимой мне всегда казалось, что она без цветов скучает.