— Вздор. — Она подпирает пальцем щеку, тем самым сообщая, что меня ожидает. — Я когда-нибудь рассказывала, как встретилась с твоим дедом? — не дожидаясь ответа, бабушка продолжает говорить, словно ей не терпится поделиться своей историей. На ее лице появляется улыбка, доказывающая, что она, вероятно, рассказывала об этом тысячу раз, но никогда не устанет повторять. — Так вот, — она наклоняется вперед, сложив руки на коленях, — мы были помоложе, на год или чуть больше, чем ты сейчас. Я вышла погулять со своими друзьями, и он тоже. Одна из моих подруг знала его и представила нас друг другу. В общем, — продолжает она с блеском в глазах, — позже тем вечером был открытый микрофон, и он вышел петь. Боже, твой дедушка был таким харизматичным, что я не могла отвести от него глаз. После того как он закончил петь, — бабушка смеется, и искрящийся взгляд в сочетании с улыбкой делает ее на двадцать лет моложе, — он опустился передо мной на колени и сказал: «Когда– нибудь я женюсь на тебе, Молли Бейкер». Я даже не знала этого парня, поэтому сказала: «Только в твоих снах». На что он ответил: «Будешь. Каждую ночь, начиная с этого момента». Короче говоря, к концу вечера он пригласил меня на свидание, на которое мы пошли на следующий же день. Это стало для меня последней каплей, — ностальгически смеется она, и я улыбаюсь, думая о своем дедушке. Подобное абсолютно в его духе. Он был сумасшедшим, в хорошем смысле этого слова. — Он собирался стать плотником. У него была дрянная машина и немного денег, но у него было самое доброе сердце и лучшее чувство юмора. И это, мой дорогой, единственное, что имело значение.

Бабушка отталкивается от качелей, которые издают протестующий скрип, и встает рядом со мной. Она берет мою руку в свою ладонь, и я поднимаю взгляд, встречаясь с глазами, наполненными нежностью.

— Ну, что ты можешь предложить Эви? У тебя есть сердце, Дилан. И это самое большее, что может желать такая девушка, как она.

Я сглатываю ком, образовавшийся в горле от эмоций. Возможно, моя мать и не была рядом со мной, но моя бабушка — всегда.

— Спасибо, бабуль.

— Доверься мне в этом вопросе. Я женщина. Плюс ко всему у меня огромный опыт. — Морщинистыми пальцами она ерошит мои волосы. — Теперь что скажешь, если мы пойдем в дом, и я приготовлю тебе свой знаменитый лимонад? Зная Джордана и его фетиш на лимонную воду, уверена, лимоны у тебя найдутся.

— И ты не ошиблась. За работу, бабуля.

Я протягиваю руку, и она с готовностью принимает ее, тепло улыбаясь.

Бабушка роется в холодильнике, бормоча что-то о нехватке еды, достает оттуда пару лимонов и кладет их на столешницу. Я присаживаюсь на стул за кухонным столом и листаю экземпляр «Нью– Йорк Таймс», принадлежащий Джордану, пока бабушка, напевая, режет лимоны. Я люблю, когда она приезжает. Наш дом наполняется теплом от одного ее присутствия.

Мои мысли возвращаются к нашему разговору на крыльце, и я опускаю газету.

— Как ты, бабуль? После смерти дедушки? Наверное, ты очень скучаешь по нему.

Она замирает с ножом в руке, ее плечи поднимаются, а затем опускаются от тяжелого вздоха.

— Я ужасно скучаю по нему, — признается бабушка. — Он был любовью всей моей жизни. — Ее голос становится хриплым, и мою грудь пронзает боль. Возможно, оттого, что я представляю, на что это похоже. — Иногда, — добавляет она, поглядывая на меня через правое плечо, — мне кажется, что я слышу, как он храпит посреди ночи. И я протягиваю руку, желая легонько похлопать его, чтобы он прекратил, но… — Она сжимает губы, и из глаз текут слезы. — Ну, ты же знаешь дедушку. Своим храпом он может поднять весь дом, — снова улыбается бабушка, вытирает щеку рукавом своей рубашки и продолжает нарезать лимоны.

— Дилан?

— Ну вот, поговори со своим ангелом, — достаточно громко, чтобы я мог услышать, шепчет бабушка. — Это моя Эви?

Моя Эви? Мне нравится, как все заявляют права на мою девочку.

— Бабуля Молли? — Голос Эви раздается все ближе, и мое сердце стучит быстрее.

— Здесь, дорогая. — Бабушка кладет нож на столешницу и вытирает руки полотенцем. — Иди сюда. Позволь мне взглянуть на тебя.

Я слышу шаги Эви, но не отрываю взгляд от газеты, хотя она прекрасно знает, что я, черт побери, никогда их не читаю.

— Ну, я не думала, что такое возможно, но ты стала еще прекраснее. — Чувствую, как бабушка взглядом прожигает дыры в газете. — Разве она не красавица, Дилан?

Как бы невзначай и пытаясь казаться совершенно незаинтересованным, я отрываю взгляд от газетной статьи, которую притворно читал.

— Да.

Больше ничего не говорю, просто вчитываюсь в размывающиеся перед глазами слова, менее важные, чем то, что находится прямо передо мной.

Спустя пару секунд помятая газета опускается на стол, а ярко-голубые глаза Эви изучают мое лицо.

— «Нью– Йорк Таймс», да? Не пытайся умничать, Диллс. Тебе это не идет, — усмехается она, и я шлепаю по ее заднице страницей со спортивной колонкой.

Легкий и милый визг вырывается из ее рта, и бабушка посылает мне счастливую улыбку из-за спины Эви.

— Я думал, что ты работаешь сегодня, умница, — говорю, про себя подмечая, что на ней одежда для бега.

Эви пинает ногой стул и отскакивает в сторону. Я расслабляюсь, счастливый оттого, что она снова стала прежней.

— Должна была, но одна из девушек собиралась завтра взять выходной, поэтому мы поменялись сменами. На самом деле я пришла спросить, не хочешь ли ты покататься на велосипеде, пока я буду бегать. Потому что, понимаешь, — она берет грушу из вазы с фруктами и подбрасывает ее в воздух, — ты за мной не поспеваешь.

Протягиваю руку, хватая грушу, и отдаю ее Эви. Прищуриваюсь и сжимаю губы в притворном отвращении, ведь все, чего я действительно хочу до усрачки, — поцеловать ее.

— Ну, ты как раз вовремя. Я тут готовлю свой знаменитый лимонад, — вклинивается в разговор бабушка, помешивая содержимое стеклянного кувшина деревянной ложкой, а затем ставит его на стол. — Сейчас я возьму стаканы, и мы продегустируем его.