Теперь она начала тихо, пряча от него глаза, смеяться:

— Особенно если учесть, в каких туфлях ты сегодня ходил в магазин…

Он перестал улыбаться, сначала фыркнул, но почти тут же ответно рассмеялся. Они стали есть окорочка и пить вино. Наконец она осторожно проговорила:

— А ведь твои, наверное, с ног сбились. Никто же не знает, где ты…

— Мои? — недобро усмехнулся он. — Моих у меня нет… Был у меня только один мой человек на всем белом свете — мама. Уже семь лет ее нет.

— И что же?

— Что что же? Она была святой человек.

— Я не сомневаюсь, — совершенно серьезно сказала она… — Но что ты решил?

— А может, решил… — зло и пьяно ответил он.

Она совсем тихо проговорила:

— Если честно, то мне просто нужно знать… Меня же ведь тоже ждут.

— Нужно знать, когда я уйду?

— Да…

— Я могу уйти хоть сейчас!

— Зачем ты так… Но ты пойми меня тоже, пожалуйста.

— А хочешь, не уйду совсем? Хочешь, останусь у тебя? Навсегда. — Он оскалился.

Она дернула плечом, сказала потупившись:

— Оставайся…

— Тебе что, все равно?

— Мне не все равно. Но я знаю, что ты все это говоришь только за тем, чтобы уколоть меня.

— Почему же уколоть, какой смысл?

— Потому что ты все равно не останешься. У тебя своя жизнь, у меня своя.

— Что ты знаешь о моей жизни, — процедил он.

— О твоей жизни я не знаю ничего. Но я знаю о своей жизни. А если ты останешься, — голос ее стал особенно осторожен, — тебе же той жизни уже не видать.

— И ты думаешь, меня можно испугать нищетой? Я не знаю нищеты? — возмутился он.

— Я думаю, что да — тебя можно испугать нищетой. Именно потому, что ты ее знаешь, да, — мягко улыбаясь, проговорила она, своей мягкостью заставляя еще больше кипеть его. — Ты уже не сможешь жить без достатка, без денег.

— Деньги! Что ты понимаешь! — Он искренне обиделся, надулся, так что она сама стушевалась. Голос его стал хрипловатым и дребезжащим: — Девочка моя, если бы для меня были важны деньги, я бы ничем другим не занимался — только деньгами. Я бы делал деньги. Открыл бы бизнес, два бизнеса. Но, понимаешь ли, для меня это так скучно и грубо.

— А твоя газета — разве не бизнес? — осторожно сказала она.

— Что ты понимаешь, Нина, что мне тебе объяснять… А хочешь, по большому счету, по самому гамбургскому? — Он встрепенулся, оживился, напрягся в веселом ожидании.

Она дернула плечами, выражая этим движением больше согласия, чем сомнения.

— Попробуй въехать, — заговорил он, — в моей газете заключен вселенский смысл.

— В твоей газете — вселенский смысл? — она улыбнулась.

— Да! — не обиженный, а, напротив, подбодренный ее иронией сказал он. — Моя газета несет зерно истины! И поэтому она для меня — вся моя жизнь. Это честно, без дураков… А ты думала, что я по умственной убогости играюсь в стенгазету с голыми жопами, чтобы только заработать жалкие гроши?

— Совсем не так я думала. Скорее думала, что ты от пренебрежения к людям, что ли, делаешь такую газету.

— Не от пренебрежения, Нина! А именно от большой любви к этим убогим! И я чувствую себя в упряжке как никогда! Все это очень серьезно. Потому что именно я создаю гармонию в этом сраном мире. Если хочешь, я несу людям новую религию. Религию для плебса. А такое дело, как ты понимаешь, святое и обсуждению не подлежит.

— Для плебса? — она будто испугалась чего-то, но в ее испуге все еще скользила улыбка, она осторожно проговорила: — Какая же это религия?

— Ну ты же мою газету не читаешь? — усмехнулся он.

— Нет, не читаю. Прости.

— И правильно делаешь! — Он было засмеялся. Замолчал и опять заговорил горячо: — А между тем, я заполняю вселенскую пустоту. Я даю плебеям то, что они кровно желают получить, я в новых четырех евангелиях утверждаю правоту их существования. Вот эти четыре евангелия. — Он поднял руку и выставил четыре пальца, они были немного согнуты, напряжены. Он говорил уже крайне раздражительно, морщась: — Четыре основополагающих плебейских инстинкта. Инстинкт самосохранения, инстинкт насыщения, инстинкт размножения и особый, четвертый, с которым связаны три предыдущих, инстинкт зависти. — Он по очереди другой рукой загнул все выставленные пальцы. — Четыре круга интересов черни! Инстинкт самосохранения воспеваем в евангелии о криминале и здоровье. Инстинкт насыщения в евангелии о финансах, кормежке и барахле. Инстинкт размножения в сексе и сексуальных патологиях. А вонючую мелкую зависть черни мы тешим тем, что поливаем грязью их же кумиров, их обосранных звезд. — Он стал скорее даже злораден, на его большом открытом лбу нарезались складки ожесточения. — Больше всего чернь обожает, когда поливаются грязью те, кто исторгся из ее же дерьма и поднялся к рампам… Так вот все остальное, — все, что вне этих четырех кругов, — для черни просто не имеющая никакого значения херня! — Он замолчал, расплылся в улыбке и почти тут же опять заговорил: — А ты думаешь, почему они поутру так разбирают мою газету? Именно за моей газетой — очередь! Тираж гигантский для нашего города!.. Потому что моя газета для них — новая библия, и все, чего они вожделеют, они в ней находят… Но самое главное, они находят в новой библии оправдание своей вонючей никчемной жизни… Открыл газету, а там есть все, чем они живы: от совета, где купить злоедренский дешевый майонез, до уроков секса, от совета, как без соседской вони помыть во дворе машину, до рекомендаций, как отсудить у тещи квартиру, а саму ее отправить в богадельню… И на десерт: на сколько сантиметров способна расставить ноги Алла и какой семиэтажный сарай построил себе Галкин… Я думаю, все это просто гениально, потому что все это очень точно!

Он вдруг успокоился, улыбаясь с оттенком превосходства, добавил:

— А ты думала, я равнодушная скотина, которой плевать на свой город, и только от цинизма и глумления я стряпаю желтую газетенку?.. Что ты, Нина! Мы рано или поздно построим хороший, правильно сбалансированный мир. Мы создадим новое общество, новую цивилизацию, без лицемерия, в которой будут жить три человеческие касты. А со временем они трансформируются в три человеческих вида, они даже генетически будут изолированы друг от друга, каждый будет знать свое место и не рыпаться со всякой там галиматьей. — Он опять выставил пальцы, приготовившись их загибать, но теперь только три. — Каста прорицателей, каста организаторов и собственно плебс, который во все времена был и впредь будет расходным материалом. Поверь, это будет общество, в котором каждый обретет свое счастье.