— Нет-нет… — Толстый констебль задумался. — Фиш нам по сути без надобности. Нам ведь нужны денежки, так? А значит, нам нужны гремлины, которые, скорее всего, их сторожат, потому как…

— Фиш не мог их с собой взять во время побега на своих крыльях, — закончил Хоппер.

Бэнкс кивнул.

— У нас очень мало времени, если мы хотим опередить этих…

— Тогда прямиком на заброшенную мануфактуру Терру?

— Именно.

Бэнкс и Хоппер, уже готовые снова надеть свои вымышленные личины, поспешно двинулись в сторону канала.

— К слову, Бэнкс… — сказал вдруг Хоппер. — Я тут хотел уточнить: ты ведь на самом деле не стал бы убивать этого Граймля, верно?

— Конечно, нет, — раздраженно ответил Бэнкс. — Но он должен был думать, что ему вот-вот придет конец. Ты молодец, что подыграл. Прибавил весомости моим угрозам, сделал их еще более серьезными: мол, если даже один из нас понимает, что это уже слишком, то ему уж точно стоит развязывать узел на языке.

Хоппер вздохнул с облегчением.

— А я-то перепугался, — проворчал он. — Очень правдиво все выглядело.

— Да-да… — покивал Бэнкс и злобно глянул на напарника — какой же тот все-таки легковерный болван.

— Кстати, занятная процедура, надо будет ее почаще использовать, — добавил Хоппер. — Один пугает, а другой как бы защищает…

Они все отдалялись от Панталонного переулка и не могли видеть, как двое из пятерки клерков по особо важным делам схватили Граймля, засунули ему в рот кляп, связали за спиной руки и даже надели на голову мешок. После чего вся эта мрачная компания куда-то двинулась, потащив бедного частного сыщика с собой. Следом за ними, заплетаясь в ногах скорее от страха, чем от чего бы то ни было другого, семенил еще один человек, нервный мистер в полосатом галстуке-бабочке и с громоздкими фотографическими очками, поднятыми на тулью котелка.

— Могу я удалиться, мистер Ратц? — заискивающе проговорил он, обратившись к руководителю клерков по особо важным делам. — Прошу вас. Я и так рассказал все, что знаю. Теперь вы легко отыщете Фредерика Фиша. Мистер Портер обещал мне…

— Полагаю, в вашем присутствии действительно больше нет надобности, мистер Трилби, — ответил мистер Ратц, когда они подошли к непримечательному экипажу, куда тут же затолкали мистера Граймля. — Вы передали нам важные сведения, которые выведут нас на грабителей.

— А мой эксклюзив для завтрашней статьи?..

— Папка от мистера Портера будет помещена в ваш почтовый ящик еще до рассвета.

— О, благодарю-благодарю… — подобострастно залепетал репортер. — Тогда я откланиваюсь. Мое почтение мистеру Портеру.

Бенни Трилби почтительно прикоснулся к краю котелка и потопал прочь, ежесекундно оглядываясь.

Вскоре в экипаж втиснулись все клерки, дверцы закрылись, и механик толкнул рычаг. В полной тишине, что было весьма необычно для паровых самоходных экипажей, «Трудс» покатил в сторону улицы Граббс. Ни один фонарь на крыше экипажа не горел, и вскоре он будто бы врос в ночь.

Дождавшись, когда экипаж отъедет на достаточное расстояние, из темной подворотни, выходящей в переулок, осторожно выбрался человек. Вел он себя так подозрительно, что ни одна уважаемая тетушка не пригласила бы его в гости на пятичасовой чай. Это был сутулый мужчина среднего роста в пальто и котелке. Он снял с носа очки, протер их концом засаленного шарфа, после чего водрузил обратно на нос и почесал рыжую бороду.

— Пахнет опасностью, Бикни, — сказал он самому себе. — Говорил тебе Артур: не влезай во всякие темные делишки… Ох, он будет недоволен. Да, очень недоволен…

***

Джаспер просто ненавидел это ощущение. Когда ты лежишь в постели, а мысли не дают тебе уснуть — они выстроились на парад, как солдатики с очень громкими башмаками, гулким барабаном и скрипучим, хриплым командиром.

Прежде его никогда не одолевали душевные терзания. Кое-кто, о ком мальчик хотел думать меньше всего, не раз говорил, что душевные терзания — это то, чему глупый и слабый человек подвергает себя сам, и только в его силах их прекратить. Сейчас же Джаспер очень хотел их прекратить, но не мог. В душе прошел дождь, и узкую улочку внутри мальчика затопило. В его воображаемом мире сейчас ничего не было, кроме серых стен, подслеповатых окон и черных фигур в них, которые словно ожидали своей очереди, чтобы начать его мучить. И он все дальше и дальше брел по этой улочке, а фигуры в окнах поворачивали свои головы следом, провожая его. И, как ни старался, он никак не мог стряхнуть с себя это мерзкое ощущение. Вот честно, он первым бы хотел сбежать с Дождливой улочки и начать радоваться хоть чему-то, но не мог. В его жизни вдруг все стало неприятно и грустно, а будущее не предвещало ничего хорошего.

Еще он раз за разом возвращался к мыслям о дядюшке и… сейчас даже это милое и доброе слово «дядюшка» никак ему не давалось. Нет, этот человек в своем черном костюме, похожий на ворону на столбе, вызывал лишь дурные эмоции. Куда уместнее ему подходило грубое, резкое и рваное, как воронье карканье, «док! тар!». А еще ворону словно стошнило: «Дёёёу». Вот именно! Тошнотворная ворона! Иначе того, кто сейчас, должно быть, заводил ключиком свои пружины за стенкой, было и не назвать! По поводу пружин мальчик не сомневался — тошнотворная ворона напичкана ими по уши и ночами — вместо того чтобы спать — их заводит: иначе эти бездушные автоматоны (взрослые) восстанавливать силы не способны.