– В знак порицания и укора зовись навек от закона Пифагора, – и в этом духе, сейчас я уже не помню это.

Наше театральное искусство пользовалось успехом. У нас появились поклонницы. Аида Гонсалес, испанка, говорит:

– Пойдем, погуляем по культбазе вечером.

Я погулял с ней раза два. Девчонки становились взрослыми быстрее мальчишек, то есть, не взрослые, а интересы разные. Аида была красивая девочка, как Кармен, или как цыганка Эсмеральда. Видно, я ей нравился. А мне Зоя Синаевская нравилась.

В школе порходили вечера, и мы учились танцевать. Во время вечера была игра в почту: бегает какой-нибудь из четвертого класса пацан с коробкой, почтовым ящиком, среди участников, а у всех приколотые номера. Пишешь записочку: «Как ты мне сегодня нравишься, № 225». Отдаешь записку почтальону, он тут чешет, смотрит, где этот номер, найдет девчонку, если она пишет – мальчика, и передает эту записочку. Я написал записку: «Ты очень нравишься», – она мне ответ прислала: «Давай встретимся на платформе на станции, и поговорим».

Я пошел на свидание в большом волнении, стеснялся. Когда особенно девчонка нравилась – меня это сковывало всего. Так-то у меня не было этой проблемы, когда тебе девочка не нравится – тебе просто. Марина Бесчетнова была, я сидел рядом с ней за одной партой. Я ей видно нравился, и она очень волновалась. Спросят по основному закону Советского Союза, Конституции, например, – и она поплыла, так руку выгнет, молчит.

Девочки эти жили тоже в Старых Горках и мы с ними дружили. Зимой играли во флирт, в карты, все культурно. Один мальчик не из нашей компании Женька дружил с другой девушкой, у них вроде любовь. Наш классный руководитель за подобными отношениями следила. Мы придумали название нашей компании Шатком – Шатающийся комитет. Вот это мы ходили, болтались все, осенью песни пели, горлопанили, ходили по культбазе: «Путь – дорожка фронтовая, не страшна нам бомбежка любая».

А зимой к девчонкам ходили общей компанией. Так вот пошел я на свидание с Зоей на платформу, и она пришла, я совсем недолго ждал. Но ничего не вышло, дружба не продолжилась. А мне она очень нравилась. А Марина Бесчетнова – она все, прямо чувствуется, что она прямо так бы и повисла на шее на всю жизнь. А она мне не нравилась, не прошла искра между нами.

Эти всякие контакты бывают – бывает это как оно, находишься, допустим, не видишь в темноте человека, протягиваешь руку – а она тебе навстречу уже руку протянула. Что это тебя к ней навело? Это как невропатологи поверяют, дотронься до носа, до глаз, еще до чего-то. Ты находишь, но это твой нос, глаз, а здесь какая сила вас соединяет. Ты протянул руку, а смотришь – ее рука в твоей руке. Как это делается, что это такое? А другой как ни тяни – все равно ничего не найдешь. Как эта песня была: «Если любишь, приди, если хочешь – найди, этот день не пройдет без следа. А если нету любви, ты меня не зови, все равно не найдешь никогда».

В классе часто проводились Комсомольские собрания, все обсуждали: то успеваемость, то олимпиаду, то спартакиаду – ребята постоянно были заняты каким-нибудь делом. И я окончил с похвальной грамотой 7-ой класс, это мой был труд.

Вот здесь у меня возникло желание, которое меня все время мучает, на всю жизнь, и это, наверное, неправильно. Я хотел быть первым. Вот, я думаю: «Ну почему я не первый? Что я, хуже других, или что?» И вот я рвался в первые – не остановишь. И, короче говоря, седьмой класс, там уже экзамены у нас были по ведущим предметам. А мы тогда экзамены, по-моему, сдавали чуть ли не каждый год: начиная с четвертого класса. Сейчас я не знаю, как они учатся, по-моему, и экзамен у них один раз в году, то есть, за всю школу. Да и то какой-то «ЕГЭ» – единый государственный экзамен, единый…

Я кончил семь классов, а Юра, мой брат, кончил десять классов. У всех выпускников нашей школы практически было стопроцентное поступление в институты. Часть отсеивалась, но это по состоянию здоровья. В целом был очень высокий уровень образования. Я тоже семь классов кончил с похвальной грамотой, а похвальная грамота давала преимущество при поступлении в среднетехническое учебное заведение без экзаменов.

Выделялись из людей честолюбивые, можно сказать, которые отличниками хотели быть с хорошей памятью. Не то чтобы я долбал с утра до ночи – у меня еще было дел полно других, но я быстро схватывал, у меня хорошая была зрительная память. Один раз объяснит, когда учился в техникуме, у нас математик Котлов объяснит доказательство какой-нибудь теоремы и потом сотрет все с доски тряпкой: «Кто может повторить?» – я выхожу и раз, раз, раз, раз – все, «5» поставил, нормально. Говорит: «Молодец!»

Юра стал поступать в институт, а я семь классов кончил, думаю: «Что же я буду в школу один ходить? Мне тоже надо приобретать какую-нибудь специальность». Семья была большая уже и Саша, брат, и Сережа подрастал, а работал один отец. «Что же на шее сидеть? – я думаю. – Надо куда-то сваливать, как-то прибиваться».

Юра поступил в Московский авиационный институт, а я хотел, думаю, я сейчас поступлю в военное спецучилище, в артиллерийское. Мне нравилась курсантская форма, притом буду я приодет, приобут, и я буду на казарменном положении, с шеи у родителей слезу.

И поехал в училище документы подавать. Приезжаю, медкомиссия, а они мне:

– Левым глазом посмотри, – врачиха, – правым глазом посмотри.

Артиллерийское училище – я что, из пушки, что ли, стрелять, из рогатки должен – «левым посмотри»? И у меня в одном глазу не хватало 10 %, и в другом что-то процентов 15.

А они говорят:

– Нет, не годится, все. Близорукость. Медкомиссию не прошел, даже и не думай.

Я забрал документы, думаю: «Куда же деваться-то?» Мне еще нравится железная дорога – с тех ранних лет «чугунка». Кто-то работал на этой чугунке, большие деньги получал и жил спокойно, всегда при деле. Я думаю: «Пойду в железнодорожный». Тем более, Женька Коченов, который ухаживал за девушкой из нашей компании, он поступил в железнодорожный. И говорит: