Тело мальчика поглотило собственную алхимию безо всякого вреда, сияющий шар буквально впитался в его грудь.

– Я не хочу смиряться! Не хочу их прощать! Не хочу, чтобы кто-то другой опять забрал то, что принадлежит мне, потому что я сам ни с чем не могу справиться! – завопил он.

– А потом что? – резонно уточнила Ишка. – Ты напрасно видишь всех вокруг как врагов. Я, например, тебе не враг.

– Значит, ты дура!

И мальчик наградил её целым дождём обжигающих абсолютным морозом стрел. Но Ишка не дремала, и её защитное поле заставило ледяную смерть безвредно рассыпаться вокруг мириадами крохотных осколков.

– Поедем с нами. Всё будет хорошо, – продолжала уговаривать Ишка. – Я спасла людей, значит, сообщать о том, что ты натворил, Его Величеству вовсе не обязательно. Я скажу, что мы нашли новый выдающийся талант, и тебя возьмут в обучение. Ты станешь уважаемым человеком… и нужным другим людям. Разве ты этого не хочешь?

– Докажи свои слова, – у мальчишки запрыгали губы.

Ишка опустила руки и, улыбаясь, посмотрела ему в глаза. У неё больше не было оберегающего щита. Никакого подвоха она устраивать не собиралась, целиком предоставляя ему решать. Ишка уже сказала всё, что могла, и, если он так и не прислушается – это останется на его совести. Она не желала делать из ребёнка убийцу, и уж подавно не собиралась жертвовать собой, но, раз уж тот сам столь усердно и твердолобо к этому стремится, если это и впрямь его заветная мечта, способная пересилить всё остальное – что же, так тому и быть. Не остановится глупыш – и рано или поздно перешагнёт эту черту. Возможно, это было безответственно с точки зрения той, кто носит плод, но как много других матерей, тоже беременных, как много младенцев, как много достойных мужчин погибнут, если Ишка не справится с закусившим удила малолетним хулиганом? Иногда, кроме тебя, сделать попросту некому.

Она ожидала любого исхода с подлинным достоинством ди Гранелей – непоколебимой скалой выдержки. Они не были нездоровыми личностями, упивающимися смертью, но иногда противиться естественному ходу вещей не только невозможно, но и неразумно. Люди умирают ежечасно, не делясь на праведных и неправедных, достойных и недостойных. Ишка не ставила себя выше других и понимала – её очередь тоже настанет, возможно, в самый неподходящий, неудобный момент. Других не пощадили, не позволили закончить дела и попрощаться с близкими, и ей нечего на это рассчитывать, если всё обернётся плохо. Смерть справедлива даже в несправедливости.

Глава 6

Жуткие в их убогости, в отсутствии даже крох разума, влекомые даже не какой-то ненавистью к живым, а то ли голодом, то ли каким-то ещё более примитивным инстинктом человеческие карикатуры не имели никаких особых способностей и точно были не чета алхимику и доктору, но они брали числом. Они окружили, и каждое создание тянуло дрожащие, как у дряхлых стариков, пальцы к горлу жертв. Казалось, они вот-вот навалятся и раздавят колышущейся бесформенной массой тел, рук и ног. Старатос раз за разом отгонял их пламенем, но они возвращались, как мухи летят на мёд или бабочки на свет лампы. Его касания льдом тоже не приносили никакой пользы – лёд вредил им даже меньше, чем огонь, ведь они не замедлялись ни на секунду, даже будучи проткнутыми насквозь. Старатос и Варатти не сражались, просто тянули время, пытаясь придумать план.

– Мы боремся не с ними, Старатос, вы же это понимаете? То, что делает нас такими лакомыми целями… Наша неуверенность в себе, в том, что мы поступаем как надо, что для нас приемлемо быть такими, как мы есть. Мы внушаем себе это, но в глубине души вы всё ещё не простили себе то, что творили в прошлом, а я считаю гибель родителей леди Ишки на моей совести, хотя и понимаю умом, что ничем бы не помог им, только погиб бы с ними, и она осталась бы без поддержки…

Варатти увернулся от следующей твари и пригнулся – над ним пролетел пылающий шар и врезался сразу в нескольких. Они повалились, в точности как сбитые удачным броском кегли, но упрямо продолжили подниматься, а некоторые прямо так и поползли к людям. Это бездумное и бездушное упрямство поражало, даже ужасало – слишком отчётливо напомнило некоторых вполне живых и с виду нормальных людей, изнашивающих себя и теряющих всякий смысл жизни в погоне за химерическими целями, которые на самом деле им не нужны. Даже Старатос впечатлился – таким же пустым становится взгляд любого, кто, если будет искренен с собой, признает, что не имеет никакого понятия, для чего он занимается этим или тем, просто по привычке, по инерции следует когда-то давно проложенному, возможно, на тот момент не зря, но к настоящему времени утратившему всякий смысл пути. Возможно, они столкнулись не только с сомнением, но и с овеществлённой сутью персеверации.

– Но и это тоже оправдание. Я всегда гордился своим умом, но в итоге его не хватило, чтобы спасти тех, кем я дорожил. И я боюсь продолжать. Леди Ишка всегда была сильной, самостоятельной, упрямо и решительно шла вперёд, и мне страшно смотреть на неё сейчас, страшно, что я потеряю последнюю из ди Гранелей и уже не прикроюсь тем, что происходящее было выше моих возможностей. Я поехал с вами, чтобы пригодиться, но смотрите, как я бесполезен.

Старатос ничего не ответил, зато тени торжествующе взвыли, предвкушая пир. Варатти, однако, прямо взглянул на ближайшую к нему и бестрепетно толкнул ладонью в грудь. Тварь зашаталась и шлёпнулась на спину, раскинув руки.

– С меня хватит. Я никогда не стану обузой, – твёрдо сказал доктор.

– Никто и не относился к вам так. Эту стену вы построили сами, – тихо ответил Старатос. – Но и у меня есть стена. Я делаю то, что делаю, не ради будущего, а чтобы искупить собственное прошлое и чувствовать себя лучше. Люди для меня лишь средства, такие же, как в те годы, когда меня ослепляла мечта перевернуть мироустройство. Я весьма эгоистичен.

– Что же, чистосердечное признание – первый шаг к исправлению, – Варатти улыбнулся.

Как бы впечатлённые наглостью отпора, враги словно бы уменьшились вдвое, стали полупрозрачными и жалкими.

– Это действует, – удовлетворённо констатировал Варатти.

Что означало, они поняли свои недостатки не только на словах. Их сердца укрепились. Худшие стороны человека, выраженные в подобной вещественной форме, нужны не для того, чтобы сломить его, а как зеркало, в котором он может взглянуть на себя со стороны. Проходя через испытания, они находят себя заново, принимают всё, от чего так долго и старательно отворачивались, замалчивали, словно всё в порядке. Они изранены вдоль и поперёк, но почему-то стыдятся открыто рассказывать об этом. В обществе не принято показывать слабости, всем неловко и неприятно смотреть на это. Но умение делиться подобным – вовсе не слабость, а преимущество. Люди видят, чем могут помочь друг другу, и, вместо того, чтобы барахтаться в болоте по отдельности, выбираются на твёрдую почву сообща. Присутствие рядом тех, кто может вдохновить и показать как элементарные, так и действительно сложные вещи с неожиданных сторон, может переломить даже самое унылое положение.