Ричард ничего не видел. Ему ничего и не было нужно. Он изолировал себя от мира по собственной воле и считал это насущной необходимостью, но теперь Ричарду всё отчётливее казалось, что он трусливо спрятался от последствий своих поступков и необходимости разбираться с ними. Он попросту переложил эту ношу на чужие плечи и упивался проявленной им честностью и самопожертвованием. Разве не стремился Ричард к тому, чтобы ему стало легче? Лицемерно полагая, будто наказание искупает вину, а не усердный труд на благо пострадавших из-за него людей? Все нуждались в нём, а он сидел здесь и тратил время. Ричард знал, что о его помиловании ходатайствовали, и не раз, но отвергал все их попытки. Он был слишком глубоко ранен, перестал верить в себя. Чем меньше он показывается на людях, чем меньше делает и говорит, чем меньше решений принимает – тем выше гарантия, что он не причинит никому вреда и не помешает. Ричард опустился до состояния, когда абсолютно любой поступок кажется неверным, глупым, лишним. Но вправе ли он позволять себе роскошь бездействия? Его товарищи отстраивают город, защищают обывателей, реформируют общество вместе с Его Величеством, а он прозябает в безвестности.

– Ну, как, не надоело ещё сидеть взаперти?

Беззлобно-ироничный баритон прорезал тишину тюремного каземата. Кто-то стоял в коридоре снаружи. Кто-то очень знакомый Ричарду. Кто-то, с кем он бы и дальше предпочёл не встречаться, хотя и не вина этого человека была в том, что Ричард очутился здесь. Если уж на то пошло, Ричард уже давно не считал, что он хоть чем-то лучше него, но от привычки избавиться не так легко.

– Извини, что не зашёл раньше. Я лишь вчера вернулся в Эсканолл, – продолжал мужчина.

– Что ты здесь забыл, Старатос? – буркнул Ричард.

– Пришёл вытрясти из тебя всю дурь, конечно же.

– Как забавно, – Ричард поднялся с тонкого матраса на низкой железной кровати и подошёл к самым прутьям. – Ты последний, кто вправе читать мне нотации.

Хотя ему недавно выдали смену одежды и постельного белья, оно уже выглядело потасканным, несвежим, блёклым. В унылых тесных стенах и не могло задержаться что, кроме серости и скуки. Безысходность пропитывала каждый их камень.

– Кто-то же должен, сам ты не поумнеешь, – фыркнул Старатос.

Он упёр руки в бока, насмешливо и снисходительно глядя на своего несостоявшегося ученика как на совсем неразумного и неоперившегося желторотого птенца, который вдруг возомнил из себя лишнего и распушился почём зря.

– Слушай, ты не можешь позволить себе сидеть здесь и бездельничать в своё удовольствие. Там, снаружи, творятся великие дела. Ты, в конце концов, бросил свои исследования, а они нужны нам всем. Ну же, где твоя былая уверенность в себе?

– И к чему она привела? – не отреагировал на подначку Ричард.

– Это не значит, что нужно сидеть сиднем. Я тоже натворил немало, но, если я не буду действовать – никогда не искуплю это перед своими жертвами, – Старатос внезапно посерьезнел.

– Ты и так не искупишь. Их не вернёшь.

– Ты прав… Но что же, разве не стоит нам тогда постараться, чтобы не было новых? Я знаю, что тебя пугает, и почему тебя это пугает. Думаю, тут у нас много общего. И всё же остановиться, перестать пробовать, бросить всех и всё… нет, не по мне.

– Я им не нужен, – покачал головой Ричард.

– А тебе необходимо их одобрение, чтобы поступать как правильно? Ты же сам прекрасно знаешь, что просто упёрся рогом и застрял здесь, как в ловушке. Но не потому что твоя клетка заперта – куда надёжнее ты закрылся сам.

Ричард вздохнул. Да, он прекрасно видел, как потерялся, лишился прежней цели и до сих пор, сколько ни размышлял, так и не смог найти новую. Всё казалось не таким, как прежде, не отзывающимся при каждом поступке, который выглядел в его глазах обязательным и необходимым, тонким радостным звоном упрямо поющей струны понимания собственной правоты, но отравленным фальшью его былых ошибок. Прежде, стоило признаться, мир казался ему гораздо проще. Преисполненный смеси и чрезмерно захваленный, Ричард думал, что не бывает "тёмной" и испорченной алхимии, есть только люди, не умеющие её применять или направляющие во зло. Но он-то гений, он непременно разберётся и найдёт способ обратить её на благо других!.. Тьфу ты, аж вспомнить противно.

– Через два дня тебя отсюда выпустят. Я всё устрою. И возражения не принимаются, – заявил Старатос.

– Тебе заняться нечем? – Ричард поджал губы.

– А что, если так? – самодовольно ухмыльнулся Старатос.

Ну, конечно же. Этот, как обычно, ни в чём не видел препятствий. Было в подобном отношении нечто столь же прекрасное, сколь и возмутительное. Ричард даже немного завидовал ему – мысль о вреде другим живым существам по его вине парализовала, и он просто не мог заставить себя действовать. Все те беззащитные люди, чью плоть и кости перемолол философский камень, что они думали и чувствовали в последние минуты жизни? Ричард буквально наяву слышал, как они проклинают его, тянутся мёртвыми холодными руками, чтобы разорвать горло.

– Ты, может быть, думаешь, что бездеятельность тебя спасёт, успокоит и залечит раны. И это ошибка. Она сожрёт тебя. Твари, которых ты вскормишь из ложной совести и трусости, сожрут. Я знаю, о чём говорю, уж поверь.

Ричард изучающе вгляделся в него, словно впервые что-то заметил в этом прежде совсем не дружественном мужчине.

– Я дал тебе достаточно времени на размышления и саможаление. Но его у нас в запасе больше не осталось. Пришла пора вернуться. Покинуть убежище и посмотреть в глаза этим страхам… – Старатос прищурился и безжалостно закончил, – и не сломаться, если придётся снова перешагнуть через трупы. Хочешь быть хорошим? Увы, я не хороший, и ты тоже, смирись. В этом мире такая роскошь есть только у младенцев и безумцев.