Шрифт:
– При всём. Он своё дело знает, и, если что случится вдруг, то только по её, – кивок в сторону Агаты, – глупости. Будет слушать, что говорят, и всё нормально пройдёт. Шесть дней – не такой уж срок. Меньше недели.
Беата Константиновна, конечно же, не согласилась: это всем внешним обликом выражалось. Но природа её была такой – мужу перечила слишком редко, а сейчас и вовсе – по крайней мере, так казалось Агате – понимала, что уж у него в этой ситуации рассуждать получалось несоизмеримо лучше.
«Толковый мужик».
И тут же в голове, как в издёвку – голос. Совершенно спокойный, ровный и усталый, и взгляд тёмных глаз, такой, каким обычно смотрят на слишком надоедливого и невоспитанного ребёнка.
«Я не хочу тебя ни слышать, ни видеть».
Нет, сейчас не до того. Агата головой тряхнула, отгоняя назойливое наваждение, и посмотрела на отца так, как давно уже не смотрела. Искренняя благодарность – в это очень хотелось верить! – отразилась в её глазах, как немое признание во всём, что так редко озвучивалось на протяжении жизни.
А дальше – неизвестность, дальше только что-то совершенно доселе не встречавшееся и даже не поддававшееся воображению, на которое никогда раньше не приходилось жаловаться. Дальше что-то особенное, судьбоносное. Почему-то это «что-то» казалось именно таким – способным перевернуть всю жизнь, изменить её раз и навсегда. И пусть Агата не могла знать точно, в какой цвет будут окрашены эти перемены, зато точно понимала, что порог чего-то нового находился слишком близко – только руку протяни.
Только глаза закрой и шаг вперёд сделай.
Глава 8
Что ты чувствуешь, Волкова?
Что ты чувствуешь?
Самолёт подрагивал, попадая в ямы воздушные, неприятно трещала обшивка, а уши то и дело закладывало. До этого Агата лишь однажды летала – с мамой и Марком в Анапу. Тогда ей было всего восемь, и воспоминания порядком поблёкли с тех времён, поэтому сравнивать, откровенно говоря, оказывалось не с чем. Хотелось подумать о чём-то, что позволило бы отвлечься, но, как назло, ничего нового в голову не лезло, а взгляд то и дело натыкался на неровные строчки, которыми исписывалась страничка блокнота, кинутого с собой в рюкзак в самую последнюю минуту сборов. Рюкзак принадлежал Марку и даже хранил его запах, и это, пусть совсем немного, но успокаивало.
Что ты чувствуешь?
Взяв ручку поудобнее, Агата механическим движением несколько раз обвела вопросительный знак, глядя куда-то мимо клетчатого листка. И зачем только написала этот вопрос? И, главное, почему не помнила, как выводила неровные буквы?
Где-то внизу медленно проплывали плотные облака, отчего-то напоминавшие стадо плотно шедших по незримому полю овечек.
И всё же – что она чувствовала?
«Если ты отойдёшь от меня хотя бы на шаг… хоть раз за все дни, я сделаю всё, чтобы ты вылетела с этой работы».
Оторвавшись от иллюминатора, Агата посмотрела влево. Кравцов спал, растянувшись на четырёх свободных местах в среднем ряду – полупустой самолёт позволял вполне успешно обособиться ото всех. Перелёты стоили недёшево, а рейсы в Ереван при нынешней обстановке пользовались особенной не востребованностью, а потому среди пассажиров были, наверное, лишь те, у кого в Армении имелась родня.
И те, у кого не было выбора.
Кравцов поймал у самого трапа и в сторону оттащил, совершенно не обращая внимания на сильнейшие порывы ледяного ветра и оглушающий шум турбин. Подтянул к себе вплотную, хотя и без того никто бы не сумел ничего расслышать. Впору, верно, испугаться, но Агата банально не успела – негромкий и вкрадчивый голос ввёл во что-то, транс напоминавшее, заодно давая понять, что угроза совершенно серьёзна.
На предыдущей странице красовался расписанный практически поминутно день, начиная с самого подъёма и заканчивая взлётом час с небольшим назад. Всю ночь Агата проворочалась в постели, а утром оказалось, что Марк даже не ложился, до самого будильника просидев на кухне. Очень заметными казались особенные, совершенно брату чуждые немногословность и строгость взгляда. Почему-то хотелось бросить напоследок какую-нибудь шутку, чтобы хоть самую малость разрядить обстановку, но его глаза… у Агаты просто не хватило смелости. За всё утро они не обменялись ни словом, но отчего-то до сих пор сильно горел висок, к которому Марк прижался губами, прежде чем самому распахнуть входную дверь.
Долгие проводы – лишние слёзы?
Из-за спинки впередистоящего кресла показалась растрёпанная голова: Вовка, потирая ладонью глаза, заспанно глянул на отвлёкшуюся от собственных мыслей Агату.
– Не спишь?
– Не-а.
– Тогда я к тебе, – и, потянувшись, Володя поспешил вылезти из своего ряда и буквально упасть на кресло рядом, предварительно отложив лежавший на сидении рюкзак себе под ноги. – Вообще, зря не спишь. Неизвестно, когда теперь получится.