Шрифт:
– Я понял, Стивен; уйди, пожалуйста.
– Я сейчас принесу «Улисса» и буду читать тебе его до сих пор, пока ты не примешь решения…
Крик должен был быть гневным, а получился отчаянным, сломанным:
– Уйди, говорю; закрой сейчас же дверь!
Стивен вышел, и Гилберт тяжело прислонился головой к холодному кафелю. Капающий кран размеренно ронял капли воды в середину ржавого пятна на раковине. Где-то у них под окнами громко смеялись вышедшие на перекур санитары.
Решение было простым, и Стивен был прав – ему давно пора было его принять. Но Гилберт уже давно и безуспешно пытался вычеркнуть из своей жизни последний год. Жизнь – это не роман, не текст на компьютере; нельзя выделить и удалить неудавшуюся часть кнопкой delete. Ему придется сделать выводы из неудавшегося черновика, который уже написан, и жить дальше без возможности его подредактировать.
И Оливия права – он никогда не сможет стать настоящим. Не сможет добиться успеха, потому что слишком тяжел на подъём; не сможет найти любимое дело, потому что однолюб по природе. Не сможет написать свой роман, потому что потерял ту магию, которая нашептывала ему слова, счастливо складывающиеся в предложения, не казавшиеся ему беспомощными.
Лучшего мозга литературы нет; он исчез, растворился в желчи и разочарованиях, которые заняли все те пустоты, которые остались после того, как его покинуло вдохновение. Это произошло так давно; как долго он был глупцом и не разрешал себе осознать этого. Прошлого не вернуть; надо ставить новые цели. Но не здесь.
Сжавшись в комок на унитазе, чувствуя, как умирает от холода в сыром туалете, Гилберт принял решение. Нужно уезжать. Любая мелочь, всё, что составляло сейчас его жизнь, неизбежно напоминало только о провалах – он жил на руинах, теша себя мыслью, что снова сможет построить на пепелище памятник архитектуры. Надо было уезжать; надо было строить хоть что-то на новом месте, пусть и не памятник архитектуры, а безликое, самое обыкновенное здание, сливаясь с длинными рядами массовой застройки.
Там никто не будет помнить, как он собирался жить раньше; никто не будет спрашивать, что случилось с его прежними планами. Там ему, наверное, и самому будет легче о них забыть.
Решиться было легко: в Лондоне его больше ничего не держало. Не было любимой работы, не было неотложных дел. Совсем скоро Стивен и Эмма уедут в семейное гнездо; он останется даже без крысятника. И у мамы теперь наконец-то есть ещё один мальчик, которого она всегда хотела.
Гилберт медленно вымыл пол в туалете, завершая замысел, и негромко постучался в комнату Стивена.
– Что ты там говорил про книжку от тошноты? Дай мне почитать, я хочу быть в курсе.
Денег за возвращенный туристический ваучер почти хватило на билет в один конец. Через неделю он сидел в самолёте, узнав от своего агента, что американский режиссёр всё ещё не нашла исполнителя главного героя для экранизации серии книг «Холодный горизонт».
И он до сих пор не знал, что привело его в Голливуд. Бег от прошлых неудач, остатки надежд, отчаяние. Или всё же любовь.
Глава третья
«ЛИНИИ ЖИЗНИ»
«Я знала, что будет, когда я тебя отыщу.
Я знала и то, когда именно это случится.
И мир рассмеется и бликами будет лучиться,
И ты будешь дерзок, и я тебе это прощу,
И ты будешь грезить не мной и любить не меня,
И, вряд ли нарочно, но будешь со мной бессердечен,
И что наш мирок будет хрупок и недолговечен
Как жаркое пламя волшебного летнего дня».
Вера Полозкова
«—Я ищу друзей, – сказал Маленький принц. – А как это – приручить?
– Это давно забытое понятие, – объяснил Лис. – Оно означает: создать узы.
—Узы?
– Вот именно, – сказал Лис. – Ты для меня пока всего лишь маленький мальчик, точно такой же, как сто тысяч других мальчиков. И ты мне не нужен. И я тебе тоже не нужен. Я для тебя только лисица, точно такая же, как сто тысяч других лисиц. Но если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственный в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете…
– Я начинаю понимать, – сказал Маленький принц. – Есть одна роза… Наверно, она меня приручила» …
Гилберт читал Бобби его любимую книгу. Старался изо всех сил: внимательно перелистывал страницы, менял голос и произносил реплики с выражением. Получалось отлично, если бы не разбирающий смех; даже на серьёзных местах улыбка так и пряталась в уголках его губ. Бруклин сидела на полу у изголовья Бобби и тоже с трудом сдерживалась, чтобы не фыркнуть; этот отрывок её ребенок требовал читать так часто, что все они давно уже знали его наизусть. Когда Гилберт кидал взгляд на Бруклин, и они в очередной раз сдерживали неуместное хихиканье, он закрывал глаза и продолжал читать по памяти.