— Ты думаешь, что зачинщиком этого заговора был не Фуад, а Аднан?

Халиф устало потер лицо ладонями.

— Я не знаю, что думать. Я совершенно запутался.

— К черту все это. Поедем в Треверберг прямо завтра. Я, ты, Рамон и Руна. Оставим этот змеиный клубок в покое, и пусть они разбираются сами.

— Предлагаешь убежать от проблем? Я кажусь тебе трусливой сучкой, которая при первом признаке опасности поджимает хвост?

— Предлагаю задуматься о том, что будет, если тебе прострелят башку храмовым серебром. Толку тогда от твоей мести?

— Если прострелят, то так тому и быть. Я всегда знал, что легкая смерть мне не светит. Уж лучше так, чем от скуки или от старости.

Эльфийка протянула руку и коснулась его щеки.

— Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Это моя жизнь. Со мной такое может случиться в любой момент.

— Я боюсь тебя потерять.

Сказав это, она замолчала и посмотрела на Ливия так, будто уже пожалела об откровенности.

— Давай не будем говорить об этом, — попросил он.

— Потому что одна мысль о том, что у тебя тоже есть чувства, чертовски пугает, дружок? — улыбнулась Тара.

— Потому что это в итоге причиняет боль. В моей жизни было достаточно боли.

— Ты не виноват в том, что случилось с Эолантой. И твои чувства здесь не при чем.

— Когда я привязываюсь к кому-то, то в конце остается только боль. Поэтому я… я уже говорил, что ты мне очень дорога, Тара. Но иногда я думаю: что в этом самое притягательное? То, что я испытываю к тебе, или ожидание боли, которая придет следом?

— Ладно, забыли. — Эльфийка придвинулась к Халифу и приложила его ладони к своей груди. — Давай поговорим на твоем языке. Я чертовски соскучилась и даже готова раздеться без твоей помощи.

— Не стоит идти на такие жертвы. С этим я справлюсь сам.

***

Ливий проснулся за пару часов до рассвета. Тара устроилась рядом, свернувшись клубком и перетянув покрывало на себя. По комнате гулял свежий ветер, но разбудил его не холод. Халиф прислушался к царившей в доме тишине. Слишком абсолютной, как оно всегда бывает в такой час. Слуги еще не встали, Рамон со своими солдафонскими привычками выбирался из кровати в шесть, максимум в шесть тридцать, и мог проснуться позже только в том случае, если из-за разницы часовых поясов у него сбился внутренний компас (а такое с мистером Ковалевым на памяти его друга еще не случалось). Руну из постели выманивал аромат свежесваренного кофе или готового завтрака, а Змей приходил в себя разве что к обеду. После расставания с Сабриной он жил в квартире, которой больше подошло бы описание «обветшалая берлога». Увидев ее, Ливий поставил Северину ультиматум: либо тот немедленно собирает вещи и переезжает к нему, либо он сегодня же купит для месье Назари что-нибудь подостойнее. На последнее Змей не согласился бы даже под угрозой смертной казни и выбрал первый вариант. Халиф распорядился отдать другу часть гостевых комнат, которые и в хорошие дни большую часть года оставались пустыми. Первые пару дней Северин ворчал, жалуясь на то, что вилла находится слишком далеко от города, а по вечерам с моря дуют слишком холодные ветра, но искусство повара настроило его на положительный лад, а симпатичные служанки закрепили впечатление.

Тара заворочалась, похлопала по простыне ладонью в поисках Ливия, но не дотянулась до него и обняла подушку. Халиф сел, взял с прикроватного столика пачку сигарет и обнаружил, что она пуста. Как давно они уснули? Часа три назад, не больше. Он чувствовал себя отдохнувшим, но до сих пор не понял, что его разбудило. Не шаги за дверью — на них он всегда реагировал чутко и просыпался мгновенно, инстинкт, который навсегда остается частью бывшего заключенного — и не голоса. Должно быть, сон. Первые несколько ночей на свободе Ливий спал крепко, как младенец, но потом его начали мучить кошмары. Хотя вряд ли их можно было назвать кошмарами. Скорее, очень странными снами, смысла которых он не понимал — и каждый раз просыпался с ощущением одетого на голову холщового мешка и раздвоенного сознания. В них ему являлись и Эоланта, и мать, и отец, и Альвис, и Анигар. И даже первые боги. По пробуждении он не мог вспомнить сюжеты этих сновидений, только обрывки диалогов, а спустя час-другой забывал и это. Говорят, что способность видеть вещие — янтарные, как их называли его предки — сны можно натренировать. Кто знает, вдруг он увидел бы будущее. Не то чтобы ему этого хотелось, но затянувшаяся неопределенность вкупе с мыслями о безвыходности ситуации медленно подтачивала его волю.

Он может целую вечность играть в милого парня, одаривая прихвостней Фуада бабами и деньгами. Может перетянуть на свою сторону большую часть его людей и не напрягаться по этому поводу — они постепенно возвращались, это было неизбежно. Но что он будет делать со всеми этими людьми? С теми, кто однажды предал его, а, значит, сможет предать еще раз? Что и кому он пытается доказать? Тара права. Возможно, стоит плюнуть на все и уехать этим же утром. Кто-то сочтет его трусом, но чужое мнение Ливия никогда не заботило. В одиночку он мог бросить вызов всему миру, но сейчас рядом женщина, которую нужно оберегать, и Руна, которая ни шагу не ступит без чужой помощи.

Он может приказать Насиру убить Фуада. Тот явится к сукину сыну с пистолетом и пристрелит его, как бешеную собаку, а потом принесет его голову, и проблема будет решена. Но после того, что Халиф услышал от Северина вчерашним вечером, этот вариант отпадал. Он усомнился в преданности Насира, а потом — и в преданности Змея, который пересказал ему эту историю. Его не было здесь десять лет. Изменилось все, и расстановка сил — тоже. Он не верил ни одному из своих друзей, десять раз взвешивал каждое слово, сказанное Валентином, не сомневался в том, что у Сезара в этом деле есть свои интересы, и он использует первую подвернувшуюся возможность для того, чтобы ударить его в спину. Он сомневался даже в Аднане, который сделал для него много хорошего, но при этом не забывал о собственных шахматных партиях, и в самых жестоких из них главной фигурой на доске был Ливий.

Да, он может уехать. Забрать Тару и Руну. Забрать Гвендолен. В том, что он отлично устроится в Треверберге и поможет устроиться всем троим, сомнений не было. Но как быть с остальными? С Брике, которая десять лет в одиночку воевала с Фуадом? С кучей людей, которые были искренне благодарны Халифу за сделанное им добро, не согласились принять нового короля и вздохнули свободно, когда вернулся старый? И… Эоланта.

Нет. Он никуда не уедет до тех пор, пока за нее не отомстит. Даже если половина города обернется против него. Даже если весь город будет против него. Зато остается Рамон. Молчаливый парень со странными привычками, по любому поводу выхватывающий нож, с которым Великая Тьма свела его в русской тюрьме. Он никогда не опускал взгляд перед Ливием, не заискивал, прося о помощи, как другие заключенные. Наверное, именно поэтому Халиф тогда решил ему помочь. Да нет, даже не решил. Вступился за него, не думая дважды, напрямую обратившись к главному тюремному авторитету и нарушив один из самых строгих иерархических запретов. В итоге выиграли все: и Рамон, не доведший дело до убийства заключенного, и Ливий, которого зауважали еще больше. Любую проблему можно решить с помощью вежливой беседы, даже если вы сидите в тюрьме. Уважение — вот ключевое слово.