Вместе с даром слова Дидро был также наделен способностью быстро сочинять. Об этом таланте приводят целые сотни истинно поразительных примеров. Рассказывают, что в одну неделю, даже в двадцать четыре часа, он успевал написать большое сочинение. К прискорбию, мы можем вполне убедиться в правдивости этих рассказов. Большая часть сочинений Дидро носит следы этой поспешности, так что они скорее напоминают печатный разговор, чем сосредоточенное, обдуманное слово, которое мы были вправе ожидать от такого человека.

Было сказано: «Он написал хорошие страницы, но не мог написать хорошей книги». Ясность, понимание предмета с первого взгляда – вот характер всех произведений Дидро. Ясность, переходящая в художественность, напоминающую изящную манеру Ричардсона или Дефо. Но, допустив, что его идея отличается ясностью, мы вместе с тем спросим: каково самое свойство этой идеи? Увы, эта идея большею частью поверхностна, в ней чуть-чуть брезжит более глубокая мысль. Во всех произведениях Дидро господствует больший или меньший беспорядок; вместо порядка мы встречаем только один призрак его, – делу недостает души. Он перескакивает через радиусы, центры, но попасть в них не может.

На этом основании поразительная литературная разносторонность и быстрота Дидро скорее вредна, чем полезна для него. Мы не говорим о приеме, который он встретил в мире: его век был веком специальностей, а между тем энциклопедист Дидро, вследствие других причин, умел завоевать себе порядочный успех. Но мы касаемся более важного последствия, именно, что он этим повредил своему внутреннему развитию. Могучее дерево не выросло в один красивый, тенистый ствол, на котором висят плоды и сучья, а напротив, достигнув умеренной высоты, оно распространилось вширь, пустило горизонтально свои бесчисленные ветви, которые хотя и небесполезны, но все-таки составляют второстепенную важность. Дидро следовало бы быть художником, а он сделался энциклопедическим ремесленником. Он не был недоучкою, но опытным работником, наделенным универсальною ловкостью своего рода. Он работал за многих, но его труд, во всяком случае, был по плечу каждому.

Может быть, нет писателя, о котором бы так много говорили и которого бы так мало знали; большинству он известен только понаслышке. Правда, это – обыкновенная участь полемических произведений, к разряду которых принадлежат почти все сочинения Дидро. Полемик уничтожает своего противника, но в то же самое время уничтожает самого себя, и оба исчезают, уступая место чему-нибудь другому. Если к этому прибавить небрежный, легко забываемый слог Дидро, то дело достаточно объяснится…

Какими словами выразить чистую прибыль этого наделавшего шуму атеизма, напечатанного во многих томах? Что сталось с «Энциклопедией», этим чудом XVIII века, Вавилонской башней просвещенной эпохи? Но к сожалению, это была не каменная башня, служившая силой и оплотом на все времена, а деревянный храм, в котором сидел философ, сжегший и истребивший немало ветхих, полуразрушенных Сорбонн. Так как это время миновало давно, то и самый храм можно разобрать и употребить на дрова. Знаменитое энциклопедическое дерево оказалось искусственным деревом и не принесло никаких плодов. Мы полагаем, что это дерево, по самому свойству, чисто механическое. Это один из тех экспериментов, посредством которых силились превратить невидимую, таинственную человеческую душу в прейскурант так называемых «способностей», «мотивов» и пр., которые составлялись с подобающим остроумием, начиная с д-ра Штурцгейма и кончая Дени Дидро или Иеремиею Бентамом, но оказывали пользу только на один день.

Тем не менее было бы ошибочно смотреть на Дидро как на исключительно механический ум, человека, слепо вертящего свое колесо на мельнице механической логики, довольного своею участью и не подозревающего существование другой. На него следует скорее смотреть как на человека, избавившего нас от этого и, благодаря своему механическому уму, доведшего все дело до кризиса. Дидро, как мы уже заметили, был от природы художник. Изредка через его механическую оболочку пробивается молниеносная мысль, свойственная поэту и пророку и которая при других условиях могла бы еще более проявлять свою силу.

Так и в художественном отношении на него следует смотреть как на одного из тех людей, которые неуклонно стремились из искусственной, узкой сферы того времени перейти в естественную, плодотворную сферу. Его драмы перестали существовать, но между тем в них заметно стремление к великим вещам. Это стремление остается при нас и старается осуществиться разными путями, даже осуществилось, и будет еще осуществляться. В его «Салонах» (критический обзор художественных выставок), написанных наскоро для Гримма и, к несчастью, о произведениях второстепенных артистов, виден верный взгляд на искусство, пламенное, не только критическое, но и творческое стремление к чему-нибудь совершенному. Благодаря их неподражаемой ясности, вследствие которой перед нами как бы рисуется вновь картина, мы можем видеть и судить о ней. Благодаря теплоте, оригинальности и художественному чутью, с которыми они написаны, их можно признать, за некоторыми исключениями подобных сочинений на немецком языке, единственными критическими статьями о живописи, достойными чтения. И здесь, как и в своих драматических опытах, Дидро является писателем, который считал необходимым во всяком произведении быть ближе к природе, подражать ей и верно передавать ее. Это глубокая, неизбежная истина, разрушающая старинное заблуждение, но в подобной форме она все-таки является только полуистиною, потому что искусство искусством, а природа природой. Но это стремление, в виде полуистины или настоящей истины, составляет в странах, знакомых с искусством, постоянную тенденцию художественного стремления. На этом основании великий современный знаток искусства и великий художник Гете перевел «Опыт о живописи» Дидро, который и можно прочитать вновь в его сочинениях.

Мы не без удовольствия должны заметить, что область искусства не была закрыта для самого Дидро. Несмотря на свое тесное заключение, он, подобно Прометею, все-таки похитил искру божественного огня. Между его бесчисленными произведениями, большая часть которых наполнена философской всякой всячиной, находятся два рассказа, которые мы почти можем назвать поэмами, – так много в них заключается поэзии. Это – «Фаталист Жак» и «Племянник Рамо». Здесь воспроизводится перед нами человеческая жизнь во Франции, отделенная от нас целым столетием, – «с высоты роскоши и изящества мы спускаемся на самую низкую ступень бесстыдства».

Оба рассказа написаны небрежно и бессвязно, но странною связью соединяются они с внутренним, бессознательным чувством художника. Докучливая трескучая острота умолкает, и вместо нее появляется мрачный, молчаливый, дьявольски дерзкий юмор, напоминающий юмор Хогарта. Во всей французской литературе мы не можем указать на произведение, которое могло бы сравниться с этими рассказами. Лафонтен слаб перед ними, а об остроумии какого-нибудь Лабрюйера нечего и упоминать. Эти рассказы скорее походят на «Дон Кихота», – действующие лица одинаковы, но окраска другая. В первом проглядывает солнечный луч, в последнем господствует мрак ночи. Оба, впрочем, принадлежат к области бесконечного. В «Жаке» также заметна спешная работа: автор старается его окончить, не употребляя тщательной отделки на изображение лиц и действия, но бросая просто краски на полотно – маневр, который в этом случае не имел большего успеха. «Племянник Рамо» меньше предыдущего рассказа, но его можно назвать лучшим из всех произведений Дидро. Он походит на речь Сивиллы, вылившуюся из переполненного сердца, и никогда еще эфемерному литературному явлению (это собственно сатира на Палиссо) не приходилось так долго жить. По странному стечению обстоятельств это произведение в течение пятидесяти лет лежало в немецких и русских библиотеках и только в 1805 году впервые увидело свет в мастерском переводе Гете. Парижская публика познакомилась с ним в обратном переводе только в 1821 году, когда, может быть, всех тех лиц, на которых оно написано, уже не было в живых. Это – фарс-трагедия, и участь ее вполне соответствовала содержанию. Рано или поздно она должна быть переведена на английский язык, но только за это дело нужно приняться с головой, – обыкновенная паровая машина здесь недостаточна.